"Ну что, еще не верится, что это конец? Болезненное неравнодушие русских к мигрантскому нашествию в Европу есть наглядное свидетельство нашей европейской самоидентификации" (Михаил Веллер, "Хоронить заказывали?")
В один момент казалось, что период великого политического позиционирования в Латвии завершился, и все, кто желал или ощущал себя обязанным участвовать в построении рядов, заняли выбранные места. Пророссийские и пролатышские, сторонники и противники преамбулы, участники прайда и против него протестующие. Однако этим летом в системе координат неожиданно появилась еще одна переменная, и гражданам пришлось отвечать на новый вопрос: ты — за беженцев или против?
Правительство Латвии ответило быстро и отрицательно, заодно создав новую проблему самоидентификации для довольно большой части своего населения. Конкретно — для русских (русскоговорящих, неграждан, нелатышей). Решив отмахнуться от беженцев, ссылаясь на пережитый Латвией "массовый приток иммигрантов (русских — О.П.) из других республик СССР", Латвия поставила своих русских перед невозможным выбором — поддержать позицию власти, косвенно признав себя помехой, или развернуться и отправиться на поиски другого выбора.
Путь первый: обидеться. Очевидная и достаточно понятная реакция. Это неприятно — быть сведенным к "притоку иммигрантов", редуцированным до уважительной причины, до боли в желудке, которая позволяет не ходить на физкультуру. Но климат всеобщего позиционирования не позволяет остаться в этом ощущении, он вынуждает прийти к максимально четкому "за" или "против".
Путь второй, первое "против": ревновать. Появление беженцев (путь чисто теоретические, даже не физическое) означает как минимум частичное вытеснение русских из фокуса политических проблем как в латвийском масштабе, где беженцы займут роль главного объекта интеграции, так во всей Европе, где беженцы, вероятно, лишат русских статуса "самых знаменитых лиц без гражданства". Могло бы показаться, что утрата этого титула не заслуживает ревности, но надо учесть, что в статусе проблемного объекта имеется гораздо больше потенциально реализуемого символического капитала, чем в равнодушии.
Ревность русских к беженцам имеет и экономические причины. Среди латвийских русских наблюдается более высокая безработица, а значит — большая неуверенность и зависимость от пособий, которые с прибытием новой группы нуждающихся, возможно, придется перераспределять в их пользу. В активизацию этих противоречивых чувств значительный вклад вносят и те латышские либерал-националисты, для которых аргументом в пользу принятия беженцев являются качественные отличия сирийцев и эритрейцев от местных "урл" и "ватников".
Путь третий, второе "против": быть европейцем. Не желая идентифицироваться с урлами и ватниками, а также с совками и другими лицами, застрявшими в советской ностальгии, русские (к тому же, не только латвийские) нередко выбирают максимально евроцентрическую трактовку вопроса беженцев. Они, как и Михаил Веллер, говорят о "вторжении в наш [европейский] мир", или, как Евгений Гришковец, о "мутной, голодной и злой волне [мигрантов]", которую сами европейцы в своей наивности не замечают или недооценивают. В Европе, которая уже начала воспринимать свою просвещенность как нечто само собой разумеющееся, которая устала и расслабилась, они готовы бороться и защищать от разорения или забвения то, что накоплено за 2500 лет.
Интуитивно это довольно привлекательная идея, ведь Европа — действительно ценность. Но и это внутренне противоречивая позиция, так как просвещение, рациональность, ответственность, свобода слова и уважение автономии индивида, о которых вещают Веллер и Гришковец, то, что делает Европу достойной сохранения, это ничто иное как идейное обоснование ненавистной им мультикультурности, "неверно понятой демократии" и "излишней толерантности".
Отрицая эти проявления, Веллер и его единомышленники с любовью тянут Европу обратно в ее нежное детство, когда она не знала холокоста, когда она была чистой, ухоженной и глупой в своем неведении по поводу последствий культа чистоты Европы. Эта позиция имеет еще один недостаток — путь придется разделить с германскими неонацистами и британскими защитниками суверенитета, а они даже самых европейских русских не считают равными себе, полноценными европейцами. То же самое, кстати, касается и адептов данной позиции среди латышей.
Путь четвертый, третье "против": не верить. Самая обоснованная позиция с точки зрения реального опыта. У латвийских русских нет оснований верить в способность правительства Латвии принимать правильные решения, не говоря уже об их качественной реализации. С точки зрения русского, правительство Латвии не может принимать решения в его интересах, ведь именно для того, чтобы этого не случилось, в правительство входят только "латышские" партии. К тому же, правительство Латвии никак не позволяет поверить в свою компетентность даже на чисто техническом уровне — оно годами не в состоянии купить несколько новых поездов.
Просто не возможно поверить, что оно решится освоить все навыки, необходимые для успешного приема беженцев. Скорее всего, с беженцами оно сможет лишь повторить уже хорошо известные ошибки, обрекая их на безработицу, социальную отчужденность и политическую магринализацию. Русский знает, какие ощущения сопровождают это состояние. Если у него и есть хоть немного сочувствия, он не пожелает беженцам этой судьбы. Такая позиция имеет лишь один существенный изъян — если довести ее до логического вывода, она означает, что беженцы должны по-прежнему тонуть в Средиземном море, а нам можно утопиться тут же, в Даугаве. Ведь надежды нет.
Путь пятый, единственное "за": попробовать. Если честно, это совершенно необоснованный путь, одни лишь вздохи и морализирование. Ко вздохам относится надежда, что беженцы позволят латвийской политике отойти от постоянной ротации по оси русские-латыши. Уже за счет своего присутствия они введут новую переменную в биполярную систему. Возможно, со временем они даже вынудят партии позиционироваться не только по этническим признакам, но и по налоговой политике, отношению к распределению ресурсов, позиции по международным вопросам. Иными словами, по политической идеологии.
Для латвийских русских это были бы приятные перемены, ведь, кроме того, что они русские, они бывают также левыми или правыми в экономических вопросах, сторонниками либертарианства или прогрессивной налоговой системы, они бывают геями, "зелеными", одинокими материями или бизнесменами. У них бывают интересы, которые игнорируются в политической системе, одержимой выбором между латышскостью и русскостью. Стоит попытаться уже ради перемен, которые могут ослабить эту бинарную оппозицию. А к морализации относится совсем простое напоминание о том, что русские годами ждали от латышей большей открытости и способности принять иного. Кажется, наступил момент практиковать то, что мы провозглашали.
Перевод DELFI. Оригинал здесь
