Началась неделя с долетевших из западных столиц туманных намеков — мол, Россию могут и простить, даже санкции с нее снять — а уже в среду наш министр экономики Рейзниеце-Озола рассказала, чего "новая холодная война" стоила Латвии: потери четверти экспорта в РФ за несколько месяцев. Впрочем, еще в декабре МИД поделился годовыми цифрами прямых и косвенных убытков от российских контрсанкций, введенных в ответ на наши — общие с братским Западом — санкции 2014-го, а также от спада в экономике России. Эмбарго на шпроты и молокопродукты обошлось нам в 2015-м в 60 миллионов евро, российский кризис (напрямую связанный с западными санкциями) — еще почти в полторы сотни миллионов, итого 200 с лишним.
Никаких сюрпризов — все это Латвия представляла заранее, начиная (ok: поддерживая) санкционное противостояние. На идеологии мы готовы экономить не больше, чем секретарь ЦК КПСС Михаил Андреевич Суслов, автор легендарной формулировки. Допустим, против Брюсселя и захочешь не попрешь — но не дрогнула же у Сейма в 2014-м рука прикончить курицу, "снесшую" в бюджет миллиард евро с лишним, -- программу "ВНЖ в обмен на инвестиции". Никакого бизнеса, только личное. Пиф-паф.
Одновременно с признаниями Рейзниеце-Озолы появилась статистика по туристической отрасли за прошлый год. Оказалось, baigais 2015 gads с его терактами и нашествиями беженцев стал для Европы рекордно успешным (даже при том, что арабов без документов за туристов не считали). И больше всего увеличился приток гостей к нашим собратьям по бывшему соцлагерю: румынам, словакам, хорватам. Тем обидней, что единственные страны-неудачницы, что туристов не приобрели, а потеряли — это Латвия (-1,3% по сравнению с 2014-м), Литва и Эстония. Внимание, вопрос: не эхо ли это санкционной и пропагандистской войны с нашей восточной соседкой, прежней исправной поставщицей доброжелательных визитеров?
Ну да, любовь россиян к юрмальским пляжам и к латвийской недвижимости подкосили не только поправки в закон о ВНЖ, недопущение в страну певицы Валерии и натовские маневры в Адажи — но и падение курса рубля, к которому усилия латвийских политиков прямого отношения не имеют. Показателен в данном случае не объем чистых издержек, а обоюдная готовность на них идти. Показательна решимость отморозить уши назло бабушке и лишить папуасов барабана ценой дырки в собственной лысине. Заметим, что московская власть в этом смысле рижской не уступает — наоборот. Тот же запрет продуктового импорта по российским потребителям ударил больней, чем по западным производителям, включая наших (вот и Рейзниеце-Озола похвасталась, что наши, вынужденные шевелиться, даже увеличили экспорт на 3%) — и это тоже легко прогнозировалось и еще легче игнорировалось.
Когда чувства конфликтуют с разумом, у разума шансов нет — как бы наш брат homo себя ни титуловал. Что в равной степени относится к нелюбви и к любви: в счастливые времена свободного обмена наших шпрот на их Газманова меня озадачивало некритичное отношение многих россиян к Латвии. Не забыть зрелища длиннейшей очереди к дверям нашего посольства на улице Чаплыгина: сколько москвичей под проливным дождем, в унизительных условиях, созданных наверняка намеренно и злорадно, готовы были добиваться латвийской визы! Нынче посольская практика несколько гуманизировалась, но удивление мое не проходит — я его живо испытываю всякий раз, видя в каком-нибудь высокомернейшем "Снобе" восторженную редакторскую колонку про то, что в современной Латвии "живет дух исторической России с ее достоинством и достатком".
Чтобы учуять у нас дух исторической России, надо полностью вытеснить видимую (и обоняемую) реальность воображаемой. Что воображают одинокими ночами московские снобы-западники, догадаться нетрудно — сложней понять, отчего именно в нашей хмурой стране, равно нелюбезной к московским западникам и славянофилам, они готовы разглядеть свой нежный идеал. А она им нравится, хоть и не красавица. И глаз подбит, и ноги разные, всегда одета, как уборщица… -- Плевать на это — очень хочется. Не стой на пути у высоких чувств.
Московский сноб к латвийской зазнобе приезжал всегда не с пустыми руками — потому терпела она долго: скрепя сердце и скрипя зубами. Порочность этой связи была очевидна — нужно быть очень беспринципной дамой, чтобы десятилетиями изображать политическую неуступчивость, готовность противостоять российской угрозе, и при этом привычно прятать в декольте щедрые инвестиции.
Эмоции в конце концов победили меркантильный расчет — причем это относится, опять-таки, в равной мере к обеим странам. Стоил ли киевский майдан-2014 радикального разрыва со всем Западом? Стоила ли территориальная целостность неблизкой нам Украины демонстративного обрубания всех связей с куда более близкой — в т. ч. экономически — Россией? Спрашивать об этом бессмысленно, потому что в обоих случаях произошедшее было не столько рациональным решением, сколько неуправляемым актом, сродни физиологическому. Сродни прорыву давным-давно зревшего гнойника.
Мы так долго учились видеть друг в друге врага — Россия (российская власть и российское большинство) в Западе, мы (опять же власть и большинство) в России — что не могли в итоге в это не поверить. Добрая ссора оказалась желаннее худого мира.
Поэтому не так уж важно, простят ли и вправду Россию в Вашингтоне и Брюсселе, пустят ли спикера Нарышкина в Шенген, а наш сыр на российские прилавки. Экономика в данном случае жертва, внешняя политика — повод, но причина происходящего — в нас самих. Дело не в верности России букве Минских соглашений, дело вообще не в России — дело в наших застарелых болезнях. Это они заставляют нас искать врага и воевать с ним до последнего евро в собственных карманах. Войну мы будем вести, пока не изменимся сами — на что в данный момент нет ни малейшего намека.
Рано или поздно даже московские снобы перестанут чувствовать себя у нас как в идеальной России.
То-то они удивятся, бедолаги.