Статья Александр Гениса о предстоящих в США президентских выборах меня глубоко огорчила. Чтобы объяснить, чем именно, придется сделать длинное отступление.
Мы знакомы, точнее — были знакомы более сорока лет назад. Ровесники, оказались в одной студенческой компании, играли в преферанс, выезжали на природу. Бюджет такого выезда был очень скудным, чуть больше двух рублей на человека — степендии-то маленькие.
"Бомба" крепленого портвейна на каждого, граммов двести колбасы "собачья радость". Разводили в дюнах костерок, жарили на нем колбасу, пили вино и спорили обо всем на свете.
Саша был явным лидером в этих поездках. Он определял и выбор напитков ("Была бы компания интеллигентная, а вино можно пить и рабоче-крестьянское"), и темы разговоров — прочитал куда больше нас, в том числе и книги, которые в СССР не издавались.
Меня тогда удивляло, почему такой яркий человек выбрал столь неперспективную специальность — русскую филологию. Нет чтобы, как все, пойти в политех. Конечно, приятнее читать интересные книги, чем зубрить электротехнику — но дальше что? Не в советскую же подцензурную прессу идти работать. И тем более не в школу. Книги хороши для души, а зарабатывать надо чем-то более приземленным.
В молодости быстро меняются пристрастия, я отошел от той компании, а потом был удивлен, узнав, что Генис уехал в Штаты. В моем понимании туда уезжали, чтобы стать программистами, грести лопатой доллары и лет через двадцать пополнить ряды тамошних миллионеров — сытно, но скучно. Для русских филологов в этой логике места не находилось.
Прошло еще лет десять, началась перестройка, открылись границы. Я узнал, что мой приятель в Америке не пропал, нашел свою нишу в тамошней русской публицистике. Прочитал его книги, написанные в соавторстве с другим рижанином Петром Вайлем — и обалдел.
Я и подумать не мог, что публицистика может быть столь захватывающей. Вайль с Генисом писали о жизни — примерно так, как мы в свое время рассуждали за портвейном. Только делали это на прекрасном русском языке, четко аргументируя каждый тезис. Их наблюдения были парадоксальными и при этом беспощадно точными. Однако было видно, что они любят своего героя при всем понимании его заблуждений и не отделяют себя от него. Рекомендую всем их главную, пожалуй, книгу: "60-е годы. Мир советского человека". Она и сегодня очень многое может рассказать о нас с вами.
А в другой книжке "Потерянный рай", посвященной русским американцам, авторы рассуждают о сверхсложной задаче понимания России: "По-настоящему сделать это можем только мы. Иностранцу не хватает живого знания, российскому человеку — свободы. У нас есть и то, и другое. Вот в этом непредвзятом и глубоком изучении одной из двух величайших стран мира, наверное, и есть смысл нашей эмиграции. Ради этого, действительно стоило ехать".
Примерно тогда же я впервые прочитал Сергея Довлатова — вероятно, самого выдающегося русского писателя 70-80 годов. Довлатов — столь же блестящий знаток советского национального характера, только свои наблюдения излагал не в публицистике, а в беллетристике. Разумеется, и он своим становлением оказался обязан эмиграции, в Союзе его не печатали совершенно глухо.. И совсем не случайно был в Нью-Йорке близким другом Гениса и Вайля, издавал вместе с ними газету "Новый американец".
Как ни крути, а Александр Генис — самый видный литературный деятель, с которым я знаком. И должен без огорчения признаться, что мой скептицизм в отношении его жизненного выбора оказался ошибочным.
А потом жизнь сделала загогулину: неожиданно оказались в эмиграции все мы. Я знаю, что латвийцам не нравится, когда так говорят, но это правда: однажды мы проснулись в своей квартире, но чужом государстве. В чем-то нам было легче — сохранили привычные вещи, родной круг общения, а в чем-то и труднее: вокруг не доброжелательные американцы, каждый из которых помнит, что и его предки когда-то приехали издалека на свою новую родину, а невесть на что рассердившиеся латыши, считающие своим долгом срывать на нас свои обиды.
Книги Гениса-Вайля о тяготах эмигрантской судьбы оказались прямо адресованы нам с вами. Некоторые главы — например, о невозможности до нюансов выучить упрямо ускользающий язык или принципиальной несмешиваемости с туземцами — ну просто копируются в латвийских реалиях. Значит ли это, что мы в своей рижской недоэмиграции обрели счастливую возможность смотреть на Россию со стороны и понимать про нее то, что недоступно ни россиянину, ни иностранцу? Хочется верить.
Потому что теперь самое время вернуться к свежей статье Гениса и констатировать: это счастливое свойство может быть с годами утрачено. Сегодняшний Генис настолько ничего не понимает про Россию, насколько безошибочно он описывал советское общество тридцать лет назад.
Характерно, что он и сам открещивается от себя тех времен и признается в симпатии к Рейгану, которого тогда считал ковбоем холодной войны. Оказывается, тот был прав, когда оказывал жесткое давление на СССР и привел в конце концов его к краху.
Так может думать американец, если для него СССР — государство-враг, жителей которого не жаль. И так никогда не будет рассуждать вчерашний эмигрант, у которого на родине остались друзья и родные. Любое давление на государство в первую очередь отзывается на тех его жителях, для которых важны связи с заграницей.
Интересно, что сама по себе возможность эмиграции, радикально изменившая жизнь молодого рижского писателя, стала возможной только потому, что президентом США был прагматик Никсон, затеявший политику разрядки. В ходе ее Советы разрешили эмиграцию, которая продолжалась и при Форде с Картером, пришедших после Никсона. А когда Рейган заговорил об "империи зла", то вмиг был опущен железный занавес.
Более того, сама по себе конфронтация была крайне рискованной политикой — в том числе и для США. В годы разрядки советские вожди никогда не решились бы уничтожить пассажирский самолет, сколько бы он не нарушал границу: могут пострадать граждане "наших партнеров". При Рейгане южнокорейский самолет без колебаний сбили, погубив несколько сот человек.
На самом деле перестройка была вызвана не тем, что СССР надорвался экономически. У страны были огромные резервы — перестать тратить на помощь союзникам, прекратить в одностороннем порядке гонку вооружений, лишь модернизируя атомные бомбы, да и просто снизить уовень благосостояния — нам не привыкать. Ресурсов для жизни в злобной изоляции хватило бы еще на десятилетия.
Просто как-то враз перемерли советские мамонты, пришедшие в политику при Сталине, и у власти оказалось поколение воспетых Генисом-Вайлем 60-х годов. Как выяснилось, этих номенклатурщиков советская закрытость раздражала не меньше, чем их сверстников-интеллигентов. Им хотелось в Париж и Майами, как и нам, — и курс был в одночасье сменен.
Но ревизия себя самого тридцатилетней давности — ничто по сравнению с тем, что автор не видит разницы между совком позднего застоя и современной Россией. Брежнев был для советских людей исключительно героем анекдотов, и потому разительно отличается от Путина, за которого вполне осознанно голосует подавляющее большинство россиян. Вероятно, их можно переубедить — но уж точно не санкциями, а наоборот, развитием дружеских связей. Еще больше разница между вводом войск в Чехословакию, который стал главной жизненной трагедией для 90% чехов и словаков, и деятельностью "вежливых людей" в Крыму, которая стала столь же масштабным праздником для столь же внушительного большинства крымчан.
Все, что в тексте сказано про Трампа и Клинтон и не касается России, можно принять. Это американские выборы, и американцам решать, кто им больше подходит. Но ужасно, что человек, пишущий на прекрасном русском языке, главным критерием квалификации будущего президента считает его способность сделать гадости России.
Впрочем, есть претензии и к стилю. Наблюдения раннего Гениса парадоксальны и потому точны: истина всегда сложна. Нынешняя статья пестрит банальностями западной пропаганды, которые не могут не быть ошибочны вследствие своей примитивности. "Меня ужасает тот факт, что путинский режим угрожает Балтии". Когда он угрожал, а главное — зачем?
И именно в этом главный урок преображения Александра Гениса для нас. Да, эмиграция — неважно, добровольная или вынужденная, произошедшая в нашем нестандартном случае, дает возможность свежего и точного взгляда на культурную родину. Но она несет в себе и опасность — с годами человек может некритически перенять заблуждения, характерные для своих новых соотечественников. Очень не хотелось бы, чтоб такое произошло когда-нибудь с русскоязычными латвийцами.
