История вопроса о статье 50 — пункте Лиссабонского договора, регулирующем то, как страна сообщает Брюсселю о своем желании выйти из ЕС, — близится к концу. Правительство Великобритании пошло на попятную перед лицом Верховного суда и хотя бы символически позволило парламенту принять соответствующее решение. Палата общин поддержала итог референдума о брекзите подавляющим большинством, палата лордов не решилась на противостояние до последнего и утвердила законопроект со второй попытки. Парламентский клерк произнес свое ритуальное "La Reyne le veult" ("Королева этого желает" на норманнском варианте старофранцузского) — и сегодня, 29 марта, Тереза Мэй пошлет председателю Европейского совета Дональду Туску первое в истории уведомление о выходе из союза.
Британия вступает на эскалатор прочь из ЕС, и спустя ровно два года переговоров она автоматически выпадет из единой Европы независимо от того, удастся ли Лондону и остальным 27 столицам прийти за это время к какому-то соглашению о том, как жить дальше.
Свято место пусто, однако, не бывает, и буквально в тот же миг на смену вопросу о статье 50 пришел вопрос о статье 30 — тут спор ни много ни мало о том, доедет ли Британия до противоположного конца эскалатора в целости и сохранности. Уже 15 марта первый министр Шотландии Никола Стерджен потребовала проведения нового референдума о выходе своей страны из Соединенного Королевства в ближайшие два года — еще до окончания переговоров с ЕС об условиях брекзита. А 28 марта своего лидера поддержал и шотландский парламент. Эти события стали одновременно и сенсационными, и ожидаемыми, причем даже для самого краткого объяснения этого парадокса потребуется довольно долгий исторический экскурс.
Триста лет вместе
Королевства Англия и Шотландия слились в Соединенное Королевство в 1707 году, и с тех пор к общему для них с 1603 года монарху добавился общий парламент, заседающий в Вестминстерском дворце в Лондоне. Ситуация стала более запутанной после референдума 1997 года, когда население Шотландии проголосовало за так называемую деволюцию и в Эдинбурге вновь начал заседать особый шотландский парламент. При этом предусмотренный неписаной британской Конституцией высший суверенитет остался за парламентом в Лондоне, но все касающиеся управления Шотландией вопросы, кроме специально перечисленных "защищенных полномочий" (вроде обороны, внешней политики и так далее), теперь могли решаться в самой Шотландии.
Среди этих защищенных полномочий был и вопрос о статусе Шотландии как составной части Соединенного Королевства. Статья 30 закона о деволюции гласила, что если у шотландцев возникнет необходимость обсудить такой закрепленный за центральной властью вопрос, то они могут попросить особого разрешения у британского правительства. Именно такое разрешение контролируемый Шотландской национальной партией парламент в Эдинбурге запросил у Лондона в 2012 году, решив организовать первый референдум о независимости от Британии. Разрешение было сравнительно легко получено, и после долгой и бурной кампании население Шотландии в 2014 году отвергло предложение об отделении большинством 55% голосов.
Неожиданным результатом этих событий стал, однако, бурный рост популярности шотландских националистов, которые, например, сейчас контролируют 56 из 59 мест от Шотландии в британском парламенте. На этом фоне их лидер Никола Стерджен всегда заявляла, что новый референдум о независимости не исключен, но воспоследует только в случае "серьезного изменения обстановки". И обстановка, надо признать, изменилась весьма серьезно — виной тому все то же внезапно возникшее пристрастие самой древней парламентской демократии мира к прямому волеизъявлению граждан.
Летний референдум о выходе Британии из ЕС дал прямо противоположные результаты к северу и югу от англо-шотландской границы: 55 миллионов англичан высказались за брекзит большинством 53%, а пять миллионов шотландцев предпочли членство в ЕС куда более солидным большинством 63%. Какое-то время шотландское правительство Николы Стерджен рассчитывало на то, что ему удастся либо наложить вето на брекзит, либо выторговать себе какой-то особый статус на полпути между Британией и Европой, но британский кабинет во главе с Терезой Мэй довольно решительно положил конец этим поползновениям: мол, по всей единой суверенной Британии за выход высказались 52% избирателей, и вся Британия разом покидает ЕС. В ответ из Эдинбурга и прозвучало требование нового референдума.
Сейчас не время
Позиция Лондона в этой ситуации, да и вообще в отношениях со своими составными частями может удивить многих иностранцев своей мягкостью. Унитарная Великобритания не сажает в тюрьму за сепаратизм, как федеративная Россия, и не лишает националистических лидеров права занимать государственные должности, как поступает в спорах со своими автономными регионами Испания. Избранный испанским правительством путь запрета референдума об отделении Каталонии тоже явно не годится для Британии. Тереза Мэй ответила Николе Стерджен твердым, но совсем не категоричным "сейчас не время". Не отказывая целиком и полностью в необходимом по статье 30 разрешении, Лондон готов согласиться только с референдумом после 2021 года, то есть после окончательного выхода Британии из ЕС.
Центральное правительство несложно понять: если на фоне и так беспрецедентно сложных переговоров с Европой под вопросом окажется сама конфигурация ведущего диалог о выходе государства, уравнение приобретет столько неизвестных, что никакого решения найти будет просто невозможно. Когда же время, по версии Терезы Мэй, наконец наступит, Лондон по сравнению с прошлым референдумом явно радикально сменит риторику кампании за сохранение целостности страны: вместо "Голосуйте за Британию, а не то вырастет процент по ипотеке" из уст премьер-министра уже сейчас звучат слова о трех веках единения и тому подобное, как бы у нас сказали: "Деды воевали".
Куда сложнее понять стратегию противоположной стороны. Никола Стерджен и ее партия считают, что вопрос о членстве в ЕС станет старшим козырем в их игре. Шотландцы и впрямь недовольны тем, как повернулось дело, хотя и признают, что пяти миллионам было почти бессмысленно надеяться определить судьбу пятидесяти пяти. Но на самом деле влияние июньского голосования на настроения в Шотландии не так уж легко предвидеть. Глядя на масштаб проблем, возникающих из-за брекзита, шотландцы могут куда крепче задуматься о том, во что обойдется разрыв многовекового, а не сорокалетнего союза, да еще и с общей валютой, госаппаратом, армией и даже королевой.
Кроме того, одним из основных аргументов за независимость в 2014 году было как раз то, как мало все изменится: мол, и остаток Великобритании, и Шотландия будут членами ЕС, и ни о каких спорах, тарифах или границах между ними не будет и речи. Теперь, когда Британия выходит из Евросоюза, этот аргумент не работает, и призрак прозаических погранпунктов посреди привычных пейзажей может напугать очень многих.
Встречные потоки
Глубоко неясен и европейский статус самой независимой Шотландии. Еще в 2014 году вечно напуганные перспективой каталонской независимости испанцы грозились, что отделившаяся Шотландия будет не правопреемником Британии, а новым государством, и должна будет вступать в ЕС на общих основаниях. В марте 2017-го испанский министр иностранных дел выбрал еще менее деликатную форму, заявив, что независимой Шотландии придется "встать в очередь" на вступление. Снова эта очередь, так запомнившаяся британцам по неловкой попытке Барака Обамы предотвратить брекзит. Нелепость такой угрозы состоит еще и в том, что очереди на вступление в ЕС не существует — не за эрдогановской же Турцией пристраиваться Шотландии.
Тем не менее ясно, что в случае отделения от Британии после 2021 года Шотландия хотя бы первое время не будет состоять ни в ЕС, ни в Соединенном Королевстве. Эта ситуация едва ли привлечет избирателей, тем более что такая независимая и совершенно одинокая Шотландия окажется государством с самым большим в процентном выражении бюджетным дефицитом в западном мире (даже большим, чем у Греции).
Соответственно, сложно делать и какие-либо предсказания о результате будущего голосования. Самые недавние опросы показывают, что число сторонников независимости не так уж серьезно выросло по сравнению с 45%, набранными националистами на референдуме 2014 года — ни один опрос не дал им пока более 50%. Механизм достижения этой кажущейся стабильности, однако, крайне неординарен, и его смогла раскрыть в своем большом социологическом исследовании авторитетная британская фирма YouGov.
Опросив более трех тысяч шотландцев, YouGov выделила среди тех, кто принял участие в обоих референдумах, четыре категории: неизменных сторонников статус-кво (голосовали против независимости и за ЕС 28% населения), вечных бунтарей (голосовали и за независимость, и за брекзит 14%), настоящих еврошотландцев (независимость и Европа — 21%) и, выражаясь иронически, криптоангличан (единая Британия и брекзит — 16%).
Две последние категории крепко держатся за свои убеждения, а вот две первые крайне неустойчивы. Заметная доля сторонников статус-кво решила предпочесть общеевропейский элитный консенсус британскому и уже готова голосовать за независимость. С другой стороны, многие вечные бунтари внезапно различили в нынешнем курсе правительства Терезы Мэй нечто родное и уже не хотят от него отделяться. Но пока эти потоки численно примерно равны и обнуляют друг друга, делая шотландское будущее еще менее предсказуемым, чем британское.
Больше на Carnegie.Ru