Живее всех живых? Что латвийское общество получило в наследство от советской эпохи  (343)

Андрей Бердников, политолог, доктор политических наук

Непредсказуемость, хаотичность и динамичность современного мира способствуют тому, что многие люди все больше скучают по стабильности и прогнозируемости. Отчасти по этой причине для большинства русскоязычных латвийцев старшего поколения характерна глубокая ностальгия по Советскому Союзу. Стабильность и порядок для них всегда были важней гражданских свобод.

Однако схожая ценностная ориентация присуща и многим пожилым латышам: сегодня все больше очевидно, что целью их борьбы против советского строя было вовсе не установление на территории Латвии либеральных свобод, а обеспечение здесь господствующего положения для латышского языка и латышского этноса. Поэтому, в отличие от русских, латыши вовсе не ностальгируют по СССР, хотя подсознательно не имеют ничего против того, чтобы в Латвии существовали репрессивные практики, свойственные Советскому Союзу.

Другими словами, с точки зрения политической культуры, постсоветская ментальность мало чем отличается от советской, поэтому в этой сфере трудно говорить о реальном отказе от советского прошлого. Другое дело, что в Латвии элементы советской политической культуры и советского мышления адаптировались к более или менее успешной работе формальных демократических институтов (парламент, суды и т.д.) — этот гибрид, по сути, и есть отличительная черта всех постсоветских государств.

Отказ от советского прошлого во всех отношениях куда больше присущ молодежи — как русской, так и латышской. Для многих ее представителей гражданские свободы уже не являются пустым звуком, а современный мир нестабильности и непредсказуемости не представляется чем-то исключительно негативным. Эти люди равнодушны к советскому опыту, считая его полностью бесполезным с практической и идейной точек зрения.

Ольга Процевская, доктор коммуникационных наук

В латвийской социальной жизни о "советском наследии" принято вспоминать, когда требуется объяснить какие-то негативные общественные феномены вроде коррупции должностных лиц, низкой политической активности населения, уклонения от оплаты налогов или хамства в сфере обслуживания.

По-моему, подобные объяснения весьма проблематичны. Во-первых, с точки зрения науки сложно доказать их обоснованность, ведь для этого влияние советского прошлого нужно отличить от влияния различных других факторов (экономических, политических, географических, религиозных, исторических имевших место быть до или после советского времени и т.д.) и показать, что именно оно — советское прошлое, а не, например, протестантская мораль, поселение на хуторах или дикий неолиберализм 90-их — определило характеристики нашего общества.

Во-вторых, проблематично то, что подобного рода объяснения имеют свойства снятия ответственности за конкретные действие конкретных людей. Даже если "советское наследие" объясняет многое, им (особенно уже почти 30 лет спустя) нельзя оправдать лень, безразличие, жадность и недальновидность вполне конкретных коррупционеров, жуликов и просто непрофессионалов.

В политической жизни Латвии списывание негативных тенденций на "советское наследие" играет очень токсичную роль, позволяя как должностным лицам, так и простым гражданам избежать личной ответственности за свои поступки. Повышения уровня политической культуры и гражданского общества таким путем не добиться.

Алексей Евдокимов, писатель (фрагмент из статьи "C победой ГКЧП, дорогие товарищи!")

Основной "ущерб от советской оккупации" — он не в окне у жителя Плявниеков, Иманты или Болдераи, и даже не у него за стеной, где бубнят на негосударственном языке неграждане нетитульной национальности. Ущерб этот — в первую очередь в головах: и у избирателей, и у политиков, и у самых рьяных борцов с означенным ущербом из числа идеологов и публицистов. И чем непримиримей борьба, тем жестче оценки и формулировки, тем четче печать "совка" на мозгах декларативного антисоветчика.

Очевидно же, что ближайший родственник самого упертого российского сталиниста — это самый свирепый латвийский антисталинист из Нацобъединения. Очевидно, что готовность оправдывать раскулачивание и ГУЛАГ ("зато он оставил Россию с ядерной бомбой"!) ничем по степени идиотизма и аморальности не отличается от готовности закрывать глаза на зверства латышских коллаборационистов ("зато они боролись с коммуняками"!). Собственно, готовность оправдывать людоедов, неважно, с какой стороны, — это и есть "последствие оккупации". Не отделяющее тех, кто считает себя оккупированными, от их злейших идейных противников — а объединяющее тех и других. И в данном случае нет разницы не только между российскими и латвийскими ура-патриотами, но и, например, украинскими с их проспектом Бандеры.

Общие для России, Украины, стран Балтии бесконечные разговоры о том, что во всем всегда виновата (нужное подставить: для одних Америка, для других — Россия) — это "последствие оккупации". Общая для нас для всех любовь разоблачать пятую колонну (у каждого свою), клеймить предателей, навешивать ярлыки — это "последствие оккупации". Невозможность существовать без образа врага, решительность в делении на своих и чужих — "последствие оккупации". Непримиримость к любому мнению, отличному от общепринятого, вколоченного в коллективные мозги телевизором, доносительство, азарт травли — "последствие оккупации". Неумение мыслить самостоятельно, падкость на самые примитивные идеологические клише — "последствие оккупации". Взаимная безответственность власти и избирателя, закрытость и неподотчетность элиты — "последствие оккупации".

Денис Ханов, культуролог (фрагмент статьи "Советское и его лики")

Меня не покидает гнетущее впечатление того, что ГКЧП не стало невозвратным, оно просто притихло, спряталось, поменяло маски, слегка ослабло, но смогло выжить — как постсоветский Волдеморт. Тайно и тихо, в тени общества наслаждения, набирается оно сил, пьет наши страхи и равнодушие и тем поддерживает себя. Первый индикатор этого в сегодняшней Латвии — нарастающая нетерпимость к инакомыслию, причем вне этничности инакомыслящего. Просто кому-то надоело то, что русский и даже латыш (ясное дело — предатель из среды народа) все еще может и хочет думать отлично от другого русского и латыша. Самым нетерпеливым 16 лет назад был Путин и быстро стал нетерпимым — там ведь только пару букв поменять местами, а последствий… Вот и цензура цветет и аресты стали в России вновь бытом и никого не ужасают — жить ведь надо (см. серию репортажей ВВС "Russia: crushing dissent", с 4 августа 2016). И новые жены новых фейсбуковских декабристов появились… Затем терпение потеряли венгры, за ними и поляки…

Вместо того, чтобы стать основой нового общества постсоветского периода, инакомыслие давится смесью религиозного консерватизма и пост-нео-коммунистической нетерпимости. Нетерпимость нарастает не только в анонимной дыре интернетных комментариев, но она звучит все чаще из того же самого здания, где когда-то многие рискнули и провозгласили восстановление независимой и демократической республики в 1990. Независимой и демократической — ничего не вычеркивать! А перед этим стояли в Балтийском пути и думали о возвращении в Европу, а не только о красно-бело-красном флаге и гимне, который был запрещен в советский период и за строчки из которого можно было поплатиться.

Песня, текст, фраза, статья, фильм или публикация в Фейсбуке снова могут стать причиной того, чтобы заявить о подозрительности автора. На смену научному коммунизму пришел национальный романтизм середины 19 века. Бывшие носители партийной правильной линии частично переменили одежды, скроив их по последней моде — воротники и фасоны с примесью партийной номенклатуры. Запах политического нафталина никогда не выветривается окончательно. Он может даже усилиться, в безветренную погоду нарастающего застоя политической мысли. Именно эта атмосфера возвращается в современное, все еще динамичное, но хронически бедное общество новой демократии.