Защитим наших беженцев! Рижанка Ксения Линдерман о дружбе с искателями убежища с Ближнего Востока

Ксения заканчивает магистратуру отделения славистики университета Сорбонна. Ноябрьские теракты случились неподалеку от ее места жительства в Париже. В это время сама Ксения, по счастливому стечению обстоятельств, ночь провела у подруги. О случившемся она узнала из эсэмэсок своих друзей — беженцев из Афганистана, которые первым делом обеспокоились за нее. И немудрено, ведь до того Ксения и ее подруга оказывали моральную поддержку им — людям, вынужденным бежать из своей страны в благополучный, но совершенно чуждый им европейский мегаполис.

"В отличие от настроений, которые я наблюдаю в Латвии, все мои друзья-парижане едины в своем отношении к беженцам — они хотят защитить и поддержать обездоленных людей", — утверждает Ксения.

По ее мнению, для парижан национальный девиз Liberte, Egalite, Fraternite ("Свобода, Равенство, Братство") — не пустые слова. Даже после терактов они не готовы мириться с любым ущемлением своих свобод. Ходят на демонстрации об отмене чрезвычайного положения в стране и собирают подписи под петициями "Защитим наших беженцев!".

Единственное видимое изменение — стало заметно меньше туристов на улицах Парижа и в популярных туристических местах. В целом парижане себе и своим привычкам не изменяют. Ведут тот же образ жизни, что и до теракта. До недавнего времени активно боролись за отмену чрезвычайного положения и возмущались всяким дополнительным проверкам.

Чуть больше стали проверять людей в супермаркетах, музеях, на почте. Лично я не считаю никаким ущемлением прав, если один раз на десять походов в супермаркет или метро тебя попросят открыть сумку или расстегнуть пальто.

Недавно я стала свидетелем парижской демонстрации против готовящегося закона, по которому у человека, пойманного на террористической деятельности, можно отнять французское гражданство в случае, если это гражданство у него… не единственное. Демонстранты утверждали, что такой закон дискриминирует людей с двойным гражданством по отношению к людям с одним гражданством.

Кроме этого символического закона о лишении террористов французского гражданства, власти пытаются бороться с радикальными имамами, пропагандирующими исламистскую идеологию в мечетях. В интернете, к примеру, можно найти ролики с речами служителей Аллаха, которые, например, призывают мусульман бить своих жен. Это большая проблема, но не особо понятно, как контролировать таких имамов, и какие могут быть последствия борьбы с ними.

Последнее время все чаще приходится сталкиваться с беженцами из других краев. Их столько, что неповоротливая французская бюрократия явно не справляется с наплывом. К делу подключаются активисты французского гражданского общества. Людей, готовых жертвовать свободным временем и деньгами в пользу несчастных и обездоленных, очень много.

Среди таких активных людей и моя подруга Матильда — талантливая студентка Сорбонны, недавно получившая премию за исследовательскую работу по литературе, владеющая кучей языков — французским, английским, испанским, болгарским, латынью, древнегреческим, греческим и даже афганским пушту, который она выучила буквально на ходу.

Осенью прошлого года Матильда прочла в местной прессе, что недалеко от нашего квартала в заброшенном здании школы стихийно поселились и живут в суровых условиях беженцы из Судана и Афганистана. Пошла туда на разведку и подружилась с беженцами.

Оказалось, что в то здание наведывалось много волонтеров, приносили беженцам тюки с одеждой и едой. В какой-то момент к волонтерам присоединилась крупная черная женщина из того же квартала, которую все звали MamA. Она организовала в заброшенном здании кухню — бесплатно готовила каждый день обеды, попутно разруливая проблемы с электричеством, водой и прочими удобствами.

Матильда познакомилась с мужчиной, который прямо во дворе школы организовал стихийные курсы французского — приходил поутру в определенное время, и все желающие пытались освоить примитивный словарик, буквально на пальцах. Позже выяснилось, что месье Ив Трайна (Yves Traynard) уже давно трудится волонтером в разных миссиях — то в Африке, то в Азии, у него даже есть свой сайт, на котором он делится методикой обучения французскому беженцев. В какой-то момент он собрался в очередную поездку и предложил Матильде продолжить уроки — она охотно согласилась. Даже пропускала во имя этого утренние лекции в университете. Время от времени я составляла ей компанию. Так, мы подружились со многими обитателями школы.

Заброшенное здание дало временный приют представителям многих стран, но в основном это были суданцы и афганцы, которые не смешивались и довольно мало контактировали между собой, ведь, помимо национальных различий, у них и языки разные. Жили они в классных комнатах, человек по 30 в каждой. У афганцев в комнатах царила идеальная чистота. При том что это были исключительно молодые мужчины 20-40 лет. Общество у них очень организованное. В каждой группе сразу выстраивается иерархия: главный — тот, кто старше.

В какой-то момент подступили холода. Беженцы из теплых стран к такому непривычны — начали болеть. В тесных комнатах вирусы быстро распространялись. Сочувствующие парижане начали бить в колокола, опасаясь за жизнь людей. Количество петиций в интернете на тему "Защитим наших беженцев! Дадим им жилье и еду! Почему государство не считает их за людей?!" зашкаливало — тысячи парижан ставили подписи.

Под давлением общественности, государство стало распределять беженцев в цивилизованные условия. Большую группу отправили во французскую провинцию, где региональная администрация выделила квоты. Часть беженцев расселилась в Париже и пригородах — в государственных резиденциях и отелях, по три-четыре человека в комнатах. Сейчас их статус "просители убежища", официального статуса беженца они могут прождать около двух лет), а пока учат французский и живут на небольшое пособие в 6,80 евро в день, которого с трудом хватает.

Одному из моих новых друзей 28-летнему Хашими посчастливилось найти кров во французской семье. Они нашли общий язык, к тому же Хашими прекрасно готовит и помогает им по дому. В общем, делает все, чтобы быть на хорошем счету.

Все они носят национальные одежды, молятся пять раз в день и часто посещают мечеть. Помимо духовных ритуалов, там есть хамам, в котором всегда можно помыться, там им регулярно выдают лакричные палочки для чистки зубов — для мусульман чистота очень важна. И вообще, они искренне недоумевали, почему в мире так плохо относятся к исламу, и считали своей миссией, показать, что мусульмане — лучшие люди на свете.

Наши друзья — простые деревенские парни, которые в свое время работали на базах НАТО. Как утверждал один их моих друзей Сабир, он был переводчиком, за что ему хорошо платили — на эти деньги он построил огромный дом на всю семью, а это около 50 человек. Наши новые знакомые охотно рассказывали истории про войну, про покойных товарищей, про дружбу с веселыми американскими парнями, которые много ругаются."My brothers from America!", — говорил один из моих друзей, показывая на фото, где он стоит в военной форме рядом с рыжим парнем в камуфляже.

Когда американские военные стали покидать Афганистан, Сабир спрашивал у них, как ему теперь быть, а в ответ услышал: держись, брат, мы тебе ничем не можем помочь. А вскоре таких, как он, стали преследовать местные радикалы — талибы. Поблажек ждать не приходилось. По воспоминаниям Сабира, когда в доамериканский период в его деревне хозяйничали талибы, жителей деревни регулярно сгоняли на площадь наблюдать казни и расправы над нарушителями законов Шариата. Трудно сказать, совпадение ли это или нет, но сразу после бегства Сабира талибы убили другого парня с таким же именем.

В общем, наши друзья решили бежать. Переходили пешком границу Афганистана, пересекали Иран в багажниках машин (говорят, если бы их обнаружила полиция, то по местным законам им грозило суровое наказание), добрались до Турции, оттуда, через страны Восточной Европы, в Швейцарию и Францию.

В Париже они пришли в префектуру и подали документы с просьбами признать их беженцами, приложив к делу документы о работе на НАТО и фотографии, на которых они позируют с американскими военными…

Но и в Западной Европе не все так просто. Сабир говорит: знал бы, как тут все будет, лучше не бежал бы, а принял свою смерть достойно. Ему кажется, что нынешнее безделье в ожидании документов унижает его достоинство. Во-первых, как мне показалось, афганцы были сильно озадачены тем, насколько мир, в который они попали, непохож на тот, из которого они бежали. Во-вторых, Молодые парни хотят работать, а не жить на подачки, а во Франции можно годы ждать хоть каких-то документов. Причем желания у них довольно скромные. К примеру, Абдул хотел бы стать сантехником.

Пока же, по большому счету, делать им нечего. Многие их соотечественники в такой ситуации погружаются в депрессию, мои друзья, чтобы сохранять бодрость духа, они каждый день ездят учиться. Дело в том, что среди людей, навещавших беженцев, оказались студенты ENS (École Normale Supérieure). Они отобрали некоторое количество искателей убежища с высшим образованием, в том числе и наших друзей-афганцев, для которых организовали лекции в ENS. А ведь это не какой-нибудь публичный университет вроде Сорбонны. Попасть туда практически невозможно. Среди знаменитых выпускников - Сартр, Деррида, Луи Пастер и многие другие.

Именно Сабир и Хашими были первыми, кто мне написал, когда в Париже началась стрельба. Они волновались за мою жизнь, ведь я живу как раз рядом с рестораном, где расстреляли много людей. Но в ту ночь я оказалась в другом конце Парижа.

Разумеется, мы обсуждали и новогодние события в Кельне. Сразу после этих новостей Абдул гордо заявил: заметьте, ни один афганец в ту ночь не был замечен в грязных делишках. Оказалось, что они обсуждали эту тему через социальную сеть своих европейских соотечественников и с облегчением выяснили, что их сограждане в насилии замечены не были. У них с этим строго. Я помню, как в самом начале нашего знакомства, один из афганцев пытался поцеловать одну девушку, которая ему преподавала французский, и сразу был с позором изгнан из здания школы — стал нерукопожатным.

В афганских селах все молодые женщины носят паранджу с прорезью для глаз, закрытых сеточкой — их лицо открыто только для своей семьи. До свадьбы муж свою жену никогда не видит. Жену для сына подбирает его мать — она может прийти в дом предполагаемой невесты и посмотреть на нее. А мужа для дочери подбирает ее отец — он и общается с предполагаемым женихом. Если семьи договорятся, празднуется свадьба.

Во время церемонии жених и невеста до последнего момента находятся отдельно. Только в брачную ночь их приводят в одну комнату, где муж впервые поднимает паранджу. Я спрашивала: а что, если ты откроешь личико, а там — уродина? Отвечали: такого быть не может — родители нас любят и хотят нам лучшего. Говорят, если девушка некрасива, то скорей всего, ей найдут старого мужа или вдовца.

Абдул заверил меня, что, когда он впервые увидел свою жену, то сразу понял: родители выбрали именно ту, о которой он мечтал. Он очень гордился, что его жена — образованная и хотел бы, чтобы она могла приехать в Париж и в безопасности продолжить учиться". Его жена носит паранджу, а ее лицо он не показывает никому, даже имя не называет. В то же время, он демонстрирует на телефоне фотографию женщины в платке, но с открытым лицом. Эта женщина - афганский политик. "Я голосую только за нее, и в принципе, только за женщин", говорит мой друг. Он считает, что женщины - менее коррумпированы.

Конечно, все наши друзья мечтают воссоединиться с семьями. Но их жены совершенно не хотят покидать Афганистан. Говорят: как я буду жить в стране, где мне придется на улицах показывать свое лицо, а дома сидеть одной. Она-то то привыкла, что дома обычно находится по 30-50 человек, не соскучишься. Главное, что согласие на вывоз не дают отцы жен, а в мусульманском мире именно от их воли зависит судьба девушки даже после замужества. Если отец сказал "моя дочь родилась в Афганистане и тут помрет", то так оно и будет. При жизни отца муж права голоса не имеет.

Конечно, все наши друзья мечтают когда-нибудь вернуться на родину. Но кроме того, что дома их жизни угрожает опасность, их держит еще и психологический барьер: как это, вернуться ни с чем, ведь столько денег потрачено, а теперь у них — ни бумаг европейских, ни средств к существованию. Что он скажет отцу?

Надо признать, мы особо не заморачиваемся, как одеваться для похода на встречу с друзьями. Тем более что они очень скромно себя ведут и трясутся, чтобы их, не дай бог, не вернули в Восточную Европу. Первые месяцы нашего знакомства они во время разговора с нами, как правило , избегали длительного зрительного контакта.

К слову, наличие семей и детей на родине не помешало многим беженцам завести в Париже французских девушек. По обоюдному согласию. И надо признать, у беженцев много плюсов в сравнении с французскими мужчинами, которые становятся все менее галантными.

По-моему, в любом случае к людям надо относиться по-человечески. В моем окружении лозунг "защитим беженцев" не оспаривает никто. Знаю, что в Латвии много страхов и опасений в отношении приезжих с Ближнего Востока. Исходит ли от искателей убежища реальная опасность? Не знаю. Если вспомнить, кто совершал последние теракты — в основном это люди, которые родились уже в Европе. Зачастую умеренные родители-мусульмане приходят в ужас от радикализации своих детей и не знают, что делать и как с этим бороться.

Думаю, чем решать проблемы расселения беженцев в Европе, нужно больше думать о том, как решать проблемы в регионах, откуда люди бегут. Никакая европейский комфорт не заменит этим людям родного дома, семьи, не воскресит погибших. Приток мигрантов в Европу, скорей всего, будет иметь самые плачевные последствия. Но при этом мы, европейцы, должны оставаться людьми, и помогать тем, кто нуждается в помощи. Как говорится, делай что должен, и будь что будет.

Впрочем, судя по реакции моих друзей, беженцы и сами не горят желанием оставаться в странах Восточной Европы.