Образование энергетика Валдис Гаварс получил в Ленинградском Политехе — в 50-х годах ему повезло попасть в число латышских юношей для которых первый секретарь ЦК КП Латвии Янис Калнберзиньш запросил 200 мест в перспективных вузах России, чтобы в республике были свои квалифицированные кадры.
"Что и говорить, образование там было на высшем уровне, часть профессуры работала там еще с царских времен, — вспоминает Гаварс. — И связи в Петербурге оказались впоследствии бесценными. Но, странная история, когда мы закончили институт, никто из Латвии специалистов-энергетиков не запросил. И нас, двоих латышей, как самых потенциально ненадежных, отправили на Сахалин — сперва работать, а потом — в армию".
Когда в 1958 году Гаварс вернулся в Ригу, директор Института физики при Академии наук предложил ему возглавить создание… ядерного реактора в Саласпилсе. В то время атомная энергетика считалась самой перспективной отраслью — за четыре года до того в подмосковном Обнинске была запущена первая в мире атомная электростанция. Саласпилсскому реактору была уготована другая роль — научно-исследовательская. Здесь предстояло выяснить, для чего еще можно использовать мирный атом.
После взрыва на Чернобыльском реакторе официальной информации о ситуации не было больше половины месяца — Гаварс инструктировал Совмин ЛССР и Прибалтийский военный округ. Сам он за эти месяцы сбросил восемь килограммов веса, находясь в жесточайшем стрессе — считал себя самым плохим человеком на свете, который причастен к отрасли, способной принести столько горя людям. Но со временем, обдумав ситуацию, пришел ко мнению, что есть професии и похуже.
Саласпилсский реактор: опыты над пианино, дружба с Северной Кореей, доза на здоровье
Саласпилсский реактор был запущен в 1961 году. Мощность у него была в тысячу раз меньше чернобыльской, но были времена, когда на нем одновременно работало по 250 человек — из Союза и из-за границы. Вырабатывал он не электроэнергию, а сильное излучение, которое ученые использовали для разных опытов. Полет фантазии нам практически не ограничивали. Правда, из живых организмов облучали только микроскопические — всякие инфузории и бактерии. Сегодня исследовательских реакторов такого профиля в мире около 60.
Мы облучали семена перед посевом. Для этого использовали гамма-лучи. Скажем, у сахарной свеклы это давало прирост урожая на 20% — облучение размягчало оболочку семян, и они легче всходили. Гамма-лучами стерилизовали тончайшие медицинские дренажные трубки для больницы Страдыня — нагревать их нельзя (деформируются), а химия сквозь них не проходит. Исследовали еще такой эффект: после облучения материалы быстро стареют. Скажем, свежая дощечка приобретает свойства 200-летней. Мы подвергали облучению резонирующие досочки с Рижской фабрики по производству пианино — звук получался потрясающим. Наверное, могли бы наладить производство скрипок Страдивари, но как-то никому это в голову не пришло…
По счастью, у нас фактически не было военных заказов, хотя на примерно 30 подобных реакторах проводились и работы Минобороны. Возможно, именно поэтому к нам на обучение и практику приезжали молодые энергетики и ученые из Болгарии, Польши, ГДР, Северной Кореи, Ирака, Ливии — из стран, которые купили у Союза атомные реакторы, а мы готовили к ним специалистов. Помню, первая группа в 1964 приехала из Северной Кореи — это были инженеры, получившие образование в Москве и прекрасно говорившие по-русски. Потом они вернулись домой и к ним направили кураторов и наладчиков из Москвы, латышам не доверяли. Из наших только в Ливию двух человек как-то отпустили — они вернулись под сильным впечатлением от… свадьбы ливийского стажера. Рассказывали, что родственники, сидя на сцене за занавесом три часа торговались насчет калыма — сошлись на 7 килограммах золота.
Ядерная отрасль Союза в то время четко делилась на три епархии, принадлежавшие разным ведомствам: военным, министерству среднего машиностроения (там работало два миллиона человек, в том числе 100 000 ученых — туда же относился чернобыльский реактор) и Академии наук (туда входили мы). Все это деление сильно тормозило науку: в каждом секторе развились свои научные процессы, но взаимного обмена знаниями не было. Даже на выставках на тему атома нам разрешали посещать далеко не все комнаты. Кроме того, в Союзе было 16 закрытых городов. Над Томском-2 даже самолетам пролетать не разрешали — там работали промышленные реакторы и делали начинку для плутониевых атомных бомб.
Как и все реакторы, Саласпилс считался опасным объектом. Все его работники должны были иметь при себе дозиметр и вести счет совокупной дозы радиации. Вообще-то радиации хватает и в обычном мире: нас облучают космические лучи, в тоннелях и подвалах нам достается от радона — тяжелого радиоактивного газа, просачивающегося из-под земной коры, плюс посещения рентгентовских кабинетов…
Смертельная доза — 500 рентген. Сегодня в норме в год человек может получить без вреда здоровью не больше двух рентген, а естественное облучение за 70 лет дает в среднем 12 рентген. Когда я начал работать в Саласпилсе, в Союзе была норма — 50 рентген за все время работы, позже ее снизили до 20. Получив такую дозу, человек мог уходить на другую работу или на пенсию. Но за все 30 лет работы на реакторе я получил всего семь рентген. Конструктор первой промышленной АЭС в Обнинске Николай Доллежаль прожил 101 год, заместитель Курчатова Анатолий Александров — 90 лет. Я — тоже не мальчик уже, 82 года.
Чернобыль: наглядный пример того, что случится, если дать дуракам в руки атом
До Чернобыля одна авария на атомной станции уже была — в США, но его последствия остались внутри кожуха, который, во-первых, был, а во-вторых, выдержал. В СССР про тот взрыв знали, но, увы, выводов по усилению безопасности не сделали — в Чернобыле кожуха не было, а была лишь крыша от дождя.
То, что там случилось — результат малограмотности людей, которые руководили реактором. В то время СССР остро нуждался в мощных источниках энергии, станций строили много, а глубоких специалистов готовить не успевали — на реакторы переводили партийных спецов с тепловых станций. В итоге начальство Чернобыля подписало документы на эксперимент, практически не углубившись. В принципе, это был нормальный эксперимент, если бы его провели по всем правилам. Но впоследствии из официального отчета я насчитал более десяти причин, которые привели к фатальным последствиям. Реакция деления ядер урана стала неуправляемой, выделилось сразу огромное количество энергии, которая порвала все — радиоактивный материал полетел в воздух.
Все, кто был поблизости, получил огромную дозу в считаные часы. На быструю и мучительную смерть были обречены и пожарные, которых безо всяких особых инструкций отправили заливать пожар через сорванную крышу. Работники скорых, которые увозили пожарных, тоже получали дозы — врачи не учитывали, что одежда пожарных засыпана радиоактивной пылью, благодаря чему, в больнице получили дополнительное облучение. В общем, это наглядный пример того, что случиться, если дать дуракам в руки атом…
Правительство СССР организовало дезактивацию зоны в 30 км, куда направили 600 000 человек, в том числе 6 000 из Латвии. Ко мне за советом обратилась жена Валдиса Затлерса, который был включен в команду ликвидаторов. Я с облегчением узнал, что Затлерс сразу повел себя грамотно — он заставлял всю команду бесконечно много мыться и менять одежду, пить только из привезенных бутылок, ходить в марлевых повязках. Когда им выделили место под палаточный лагерь, он измерил фон и категорически отказался — нашел другое место за лесом, под горкой, куда радиоактивные аэрозоли не добрались в таком количестве, а фон был в пять раз ниже. В итоге за время пребывания в Чернобыле они получили 24 рентгена.
Затлерс рассказывал, что им дали задание срыть и увезти верхний слой зараженной радиоактивностью земли, но уже через день в этих местах земля стала такой же активной — сверху продолжало падать. В один день его ребята принесли землянику — он запретил есть. Измерили — фон повышенный, а когда разрезали ягоды — в 10 раз больше. После возвращения в Латвию Затлерс приехал в Саласпилс и все нам подробно рассказывал.
Латвийское правительство ждало официальных указаний из Москвы числа аж до середины мая. В это время в Киеве, где был сильно повышенный радиоактивный фон, дали указания изъять все дозиметры. В Латвии недалеко ушли: замминистра здравоохранения дал указание своему ведомству нигде не ходить, ничего не измерять и не поднимать паники.
Никто нам никаких указаний не давал. Но когда в понедельник мы узнали от шведов, что какой-то радиоактивный выброс был, я вызывал своего помощника-дозиметриста Алксниса и спросил, что показывают его приборы. Он ответил, что в целом повышенного фона нет, но в воздухе могут летать крохотные частицы, аэрозоли (с продуктами деления и активными изотопами), которые разносятся на тысячи километров. Включил приборчик, который через мембрану засасывает воздух — на ткани уже через несколько часов осели частицы, дозиметр защелкал. Если такие частицы попадут внутрь организма, они прикрепятся к органу и облучат рядом стоящие молекулы — это опасно.
Потом в Латвию начали поступать радиоактивные предметы. Кто-то из наших был в отпуске на машине, проезжал в 100 км от Чернобыля — потом померил фильтр воздуха в машине — тот зажужжал. В Саласпилс приехала пара, которая во время аварии ехала в поезде Киев-Рига, в их купе подсели, а потом сошли три человека из района Припяти, мы померили их одежду и закричали — раздевайтесь и в душ. К моему знакомому врачу-радиологу приехали две девушки из того района — у них щелкали щитовидки… То тут, то там всплывали звенящие мед, рыба, мясо… Контроль шел через министерство сельского хозяйства — руководитель лаборатории хорошо знал свое дело. Позже я получил информацию про "нехорошие" грибы из Курземе — похоже, и там был выброс аэрозолей. Но в целом все сведения о радиации в самые опасные дни были обрывочными и эпизодическими.
Через неделю после взрыва начальник нашего реактора был вызван к Пуго (первый секретарь ЦК КП Латвии), а меня включили в правительственную комиссию по ситуации — на специально собранном заседании Совмина я зачитал доклад, как понимаю ситуацию и каковы мои рекомендации — из Москвы-то указаний не было.
Всполошился и военком Балтийского округа — нас пригласили на беседу с 40 полковниками и генералами, которые волновались, насколько опасен наш реактор. Я им ответил: мощность нашего реактора 5 мегаватт, а в Чернобыле? Генералы молчали. Потом один предположил: 100? А я им: 5000! И их интерес резко пропал. Позже к нам приезжала комиссия из института Курчатова: неделю проверяли, нашли один грязный фильтр, меня оштрафовали на 50 рублей, дали задание составить график улучшений безопасности. В итоге Саласпилсский реактор продолжал работать аж до 1998 года, хотя в Минске и Тбилиси реакторы закрыли сразу.
Надо признать, я очень тяжело переживал тот период: с мая по сентябрь я потерял 8 кг веса от нервного стресса. Меня не покидала мысль, что я — самый плохой человек на свете, раз работаю на объекте, который потенциально способен принести такое горе. Если я ошибусь на своем реакторе, тоже стану массовым убийцей. Хотелось закрыть все и уйти. Я общался на эту тему с философами, в итоге пришел к выводу, что нет, я не самый страшный. Все-таки более ужасное в мире делают политики: хоп, война — сто тысяч нет, еще война — миллиона нет… Я уже не говорю про Гитлера и Сталина, но и на фоне современных политиков я не так уж плох. А чем лучше те, кто занимается крупными финансовыми махинациями, из-за которых тысячи и миллионы людей остаются без еды и крыши над головой, готовы наложить на себя руки?!
У меня спрашивают, насколько опасны сегодня "продукты из Чернобыля". Я не думаю, что есть необходимость стоять с счетчиком Гейгера над каждой банкой меда или рыбкой оттуда. У каждого изотопа есть свой период радиоактивного полураспада. У йода он, к примеру, 8 дней. Распад некоторых производных урана идет миллионы лет, но такие металлы не участвуют в природных процессах. Скорей всего они ушли глубоко под землю, где потихоньку "остывают" — тут природа помогает. Думаю, если бы я поехал жить в зону отчуждения, то сильно много дней жизни не потерял бы, особенно если насыпать завезенный слой земли и не копать глубоко. Кому надо быть внимательным и не экспериментировать с такими поездками и сомнительными продуктами, так это беременным: когда идет рост эмбриона, то любой сбой будет умножаться в геометрической прогрессии. А так Чернобыль — трагедия из прошлого, которую, конечно, невозможно забывать.
Мирный атом: риски терроризма, аварий, 'зеленых' лоббистов
После Фукусимы провели тотальную проверку всех 130 ядерных реакторов Европы — только на двух нашли несерьезные нарушения, из-за которых их на месяц закрывали и приводили в порядок — вложили около миллиона евро в каждый. Так что риски на современных атомных станциях — мизерные. И с точки зрения угроз терроризма — тоже. Была история, что в Бельгии у террориста вроде украденные документы охранника АЭС, но что бы он там мог устроить? Охранник не вхож в зону ядерного реактора и его регулировочного узла. Если в теракте против реактора не будут участвовать один-два человека из коллектива, а это высокообразованные люди со степенями. Максимум, что может сделать охранник — что-то испортить, как они это сделали в аэропорту. Реактор остановится, но никакой потери радиоактивности не будет. Даже если в АЭС полетит самолет со смертником, как в башни-близнецы, полутораметровой толщины железобетонная сферическая крыша выдержит.
Степень защиты там огромна. Если в 1992 году, когда одна канадская компания (вице-президентом там был латыш) предлагала Латвии купить у них станцию, нам с группой экспертов дали вдоль и поперек облазить шесть реакторов и ответили на все вопросы. (Другой вопрос, что мы там ничего не купили — денег у страны не было.) В 2012 году снова получили предложение от той же фирмы — быть совместно с литовцами заказчиком у них станцию, взамен Игналины. Мы туда поехали, но в объекты нас даже не пустили. Сказали, что для этого требуется особая проверка наших документов и биографий.
И тем не менее движение против АЭС сильно. В Германии "зеленые" заставили правительство пойти на остановку станций: к 2025 году там не будет атомных станций, а вместо них установят десятки тысяч ветряков. Там и сейчас вместо деревьев, всюду сплошные пропеллеры. Но лично мне, например, больше деревья нравятся. И против современных атомных станций я ничего не имею. Наши "зеленые" тоже волну гонят. При этом, когда они были у власти, не побеспокоились, чтобы получить от Европы пять миллионов евро для полного демонтажа Саласпилсского реактора, а сейчас попробуй из бюджета получить такие деньги!
Сегодня в атомной энергетике Европы работает более миллиона человек. Китайцы закупают новые реакторы: заверните нам 20 штук. Южная Корея, Индия, Россия производят станции сами. Электричество от таких станций дешевле, чем любых других. Месяц назад ЕС выпустил документ с описанием будущего атомной энергетики до 2050 года. Ее планируют сохранить на нынешнем уровне — порядка пятой части всей электроэнергии, необходимой Европе. Станции, которые отработают свой срок, закрываются — рядом строят новую.
До сих пор не решена судьба строительства новой станции в Игналине. После закрытия старых блоков энергии стране явно не хватает. Где брать? Провели один опрос — 70% населения высказались за то, что не надо закрывать. Под нажимом Европы закрыли. Три года назад снова опросили, можно ли строить новую: 60% ответили… нельзя. Я был в этом году в Литве, спросил у одной дамы, почему она против, а она: разве этим политикам можно доверять — они же все воруют!
Латвия, в принципе, и без Игналины полностью обеспечивает себя электроэнергией за счет трех больших ГЭС на Даугаве и двух рижских ТЭЦ, которые сегодня работают на русском газе, но скоро газ можно будет получить и с других сторон.
Немирный атом: одна ядерная боеголовка стирает город размера Риги
В самых мощных ракетах головки состоят из 6 частей, каждая из которых при приближении цели может полететь в своем заданном направлении — одна такая головка может полностью стереть город размера Риги. Аэрозолей от ядерного оружия в разы меньше, чем от взрыва станции. В этом оружии самое разрушительное — ударная волна от расширения воздуха. Вторая по опасности — вспышка: кто видит — слепнет. Лишь на третьем месте — радиоактивная пыль.
Сохраниться ли человечество, если привести в действие все оружие? Не хочу даже мыслить в ту сторону, но, думаю, какие-то районы, где можно жить, останутся. Полностью все уничтожить невозможно. Другое дело, что это будет откат цивилизации лет на 300 назад. Впрочем, человечеству и без ядерного оружия угроз хватает — оно может не сохраниться, если будет наращивать взаимную ненависть и терроризм.
Будущее: водородные станции, отходы — газ для надувания шариков
Ядерных реакторов синтеза в мире много, но пока они не могут быть использованы для получения энергии: для столкновения изотопов тратится столько же энергии, сколько выделяется. Сейчас на юге Франции в Кадараш специалисты из многих стран, в том числе и из Латвии, уже семь лет строят такой реактор в надежде получить коэффициент 10. Расчетное время запуска — 2022-2023 годы. Если получится, будет революция. Но промышленное применение этого метода, возможно, будет не раньше 50-х годов. Вот так все затянулось. А ведь тогда в 50-х годах прошлого века Курчатов предлагал советскому правительству: дайте мне пять лет и деньги — построю такой реактор. Ему все дали — не получилось. Он страшно это переживал, может, потому и умер довольно рано в 57 лет от сердечного приступа.
Если во Франции все получится, человечеству не надо будет бояться, что кончится нефть и уголь. А главное, что отходы такого реактора — газ гелий, совершенно нерадиоактивен. Можно им шарики надувать. Хотя принцип работы у него, как у водородной бомбы. Ну а пока лично я сторонник мирного атома. Хоть и не фанат.
