Днем гостит Павленский, ночью поет БГ. Легендарная каталонка Пакита между Парижем, Питером и Ригой  (18)

В питерском андеграунде ее звали просто Пакитой. Миниатюрная брюнетка из французского посольства была для арт-тусовки живым подтверждением поговорки "Запад нам поможет". Она и помогала, доставляя друзьям-художникам дефицитную аппаратуру, запретную литературу и качественное оборудование. Ранние альбомы Цоя были записаны на магнитофоне, купленным ею в "Березке". В благодарность музыканты дарили ей песни, а художники — картины. Сперва дарили, а потом и продавали. Результаты своей дружбы Пакита недавно представила в Риге.

- Мне не раз доводилось общаться с иностранцами, которые влюбились в русский язык по разным причинам: лидер финской рок-группы "Курск" Эркке Сеппянен прочитал Достоевского и захотел познать оригинал, актер Даниэль Ольбрыхский — через Окуджаву у костра… А вы?

- У меня совсем другая история. Мой папа — каталонец, чьи родители пережили гражданскую войну в Испании и получили убежище во Франции. Дед был политиком-республиканцем с нежнейшим отношением к Советскому Союзу. Сам дед в Союзе никогда не был. Зато его испанские родственники туда ездили и не вернулись (в плохом смысле), о чем дед узнал гораздо позже, потому что во Франции он сразу сам попал лагерь, где прожил всю вторую мировую войну. Возможно, это и спасло ему жизнь.

В общем, в моей семье всегда говорили, что СССР — страна справедливости, за которой будущее. Не скажу, что я долго верила этим мифам — довольно скоро они развеялись. Мой отец, человек авторитарный и резкий, хотел, чтобы я занялась испанским языком, но я заявила, что это слишком банально, и пошла учить русский язык. В Сорбонне его преподавала белая эмиграция первой волны — невероятно интересные люди. В 1979 году я получила стипендию на исследовательскую работу по Николаю Лескову при МГУ — так я оказалась в Москве.

- Удалось вам постичь Лескова — этот концентрат русского духа?

- Читала я его с огромным удовольствием, но сказать, что понимала — не совсем точно. Оказалось, что найти следы Лескова и даже его книги в Советском Союзе совсем непросто. Работа моя так и не была завершена.

Первое сильное впечатление о России оставили клопы, которые как-то сразу меня полюбили — возможно, моя кровь была им сладка. У меня создалось ощущение, что я попала на Марс, настолько мало общего было между мной, избалованной западной девушкой, и этой страной за железным занавесом. В университете я познакомилась с людьми, которые жили поэзией и литературой и вели невероятно свободный образ жизни. Им было плевать на все, что произойдет завтра — они жили сегодня. Конечно, КГБ следовало за нами повсюду: они сажали меня и моих друзей, но нас это не пугало. Вскоре я встретила своего будущего мужа Валерия Блинова.

- Вы прямо так сразу решили оформить отношения?

- Чтобы остаться с любимым, я должна была официально выйти замуж — иначе мне после первого же отъезда во Францию больше не разрешили бы вернуться в СССР, где я вела себя нехорошо. Я своими руками сшила платье. Регистрировали в Москве за 10 минут и 10 рублей, отмечали событие с друзьями, на столе — несколько яблок. Все было нежно и бедно. Сотрудники КГБ пытались убедить меня, что Валера плохой — женился на мне, чтобы выезжать за границу. Но это было не так. Мало того, позже, когда я захотела вернуться на родину, муж заявил: это моя страна, я не хочу ее покидать.

Валера был коллекционером. Он продолжал традицию деда собирать детские книжки с иллюстрациями знаменитых конструктивистов — Малевича, Крученых и других. В комиссионных магазинах их можно было купить за копейки. Денег у мужа-студента не было, а у меня — полно. Я устроилась работать в посольстве Франции — в бюро связей, где занималась буквально всем — регистрацией машин за границей, поиском горничных, разрешениями МИДа ездить по СССР и т. д. Мне выдали двух помощников — очень симпатичных и милых русских кэгэбистов, мы хорошо ладили.

Современное искусство увлекло меня еще во Франции. Я родилась в городке Шоле, на родине одного из самых знаменитых кинетистов мира Франсуа Морелле (кинетическое искусство - направление, обыгрывающее эффекты реального движения всего произведения или отдельных его составляющих, прим. ред.). Он даже давал мне уроки, поскольку один из его сыновей дружил с моей подругой. Его кинетические объекты завораживали. Сам он коллекционировал работы и других кинетистов мира.

- Нашего Густава Клуциса там не было?

- Конечно, это гениальный художник! Мне приятно быть на его родине.

Кинетические объекты Морелле были совершенно непохожи на то искусство, что я видела дома, где на стене висела "Цыганка с гитарой". Современное искусство было мне куда ближе…

Муж большей частью общался с литераторами, но я попросила его познакомить меня с художниками — Валера нашел мне людей из московского андеграунда, которые постарадали в "бульдозерной выставке" (несанкционированная уличная выставка нонконформистов в 1974 году, которую смели бульдозерами, — прим. Ред.) и имели проблемы с властью — Немухин, Вайсберг, Рабин… Их работы были такими же мрачными, как их жизнь: коричневые поселки, грустные русские, суровые костры. Я сразу поняла, что это — не мое. Да и они отнеслись ко мне с большой опаской. Что надо этой молодой и цветущей француженке из посольства?!

- Решили, что вы шпионка?

- Да. Тем более что у меня муж русский — точно шпион. За мной всегда тянулся такой шлейф. В общем, с теми художниками отношения не сложились (кстати, позже они наладились), зато я познакомилась с 18-летним юношей по имени Африка — Сережей Бугаевым, которым очарована до сих пор. Он ни на кого не похож — как в хорошем, так и в плохом смысле.

- Последние годы Африка ведет себя очень неожиданно и неандерграундно! (В 2012 году Сергей Бугаев был официально зарегистрирован доверенным лицом кандидата в президенты России Путина, в 2013 году Артемий Троицкий обвинил Африку в стремлении изготовить компромат на оппозицию, а группа питерских художников обвинила его в незаконном владении их картинами, хотя в 2014 году суд признал обратное, — прим. Ред.)

- Да. Мне совершенно непонятно, зачем ему это нужно. Но ему всегда и все прощаешь. Нет ни одного француза из области искусства, который бы не говорил о Сереже, что он — негениальный. Это бешеного обаяния и таланта человек, который может переубедить даже людей, настроенных резко против него. Мой друг соц-артист Александр Косолапов, который думал про Африку резко плохо, после одного мероприятия в Париже, где они плотно пообщались, признался: да, я полюбил этого человека.

Конечно, тогда в 80-х я тоже прониклась Сережей. Он позвал меня в Ленинград, где началась другая прекрасная жизнь. Мне открылась сумасшедшая тусовка людей, которые ничего не боялись. В Питере я всегда останавливалась у своего друга Георгия Гурьянова (барабанщик "Кино"), где собиралась вся тусовка: Африка, Гурьянов, Гребенщиков, Цой… Это были бесконечные праздники, дружба, поцелуи и что удивительно, никакого секса. Мы бегали из одной кочегарки в другую и чувствовали себя абсолютными детьми — играли на всем, рисовали всем и на всем.

Постепенно я стала вывозить питерское искусство во Францию в огромных количествах. Каждый раз на таможне мне говорили, что это ужас и кошмар и как хорошо, что я все это вывожу из Советского Союза: нам стыдно такое держать у себя в стране! Вскоре я даже перестала оформлять разрешения от Министерства культуры на вывоз, так легко все проходило..

- Вам это искусство нравилось?

- Хороший вопрос. Какие-то вещи были мне близки, ведь еще студенткой увлекалась в Париже новофранцузской le figuration и libre, а в Питере я нашла много вещей, близких к тому. Причем в России и Франции течения шли параллельно в одно время, хотя особого обмена информацией между тусовками не было.

Некоторые работы питерских художников мне совершенно не нравились, но поскольку мне их дарили новые друзья, отказываться от подарков было бы преступлением. К тому же всегда рядом был Африка, который говорил: бери, не пожалеешь, и покупай тоже — для тебя это не деньги, а им поможет.

К слову, картина группы из четырех художников "Асса", которую я больше всего не хотела брать, но Африка заставил — она сегодня центральная в моей коллекции. 9 декабря в мой день рождения во Франции открывается большая выставка "Все le figuration и libre мира", куда у меня взяли 20 работ — они будут ездить по всему земному шару. И работы группы "Асса" — ее очень важная часть.

- Режиссер Сергей Соловьев со своим поколенческим фильмом "Асса" тогда появился?

- На несколько лет позже меня — в 1986 году. Он приглашал меня на съемки в Ялту, я даже озвучила маленький текст. После этого фильма резко вырос интерес к питерской тусовке — Тимуру Новикову, Африке, группам "Кино" и "Аквариум". Их картины стали интересовать не только меня, цены начали расти на глазах.

В какой-то момент на горизонте появилась богатая американка Джоанна Стингрей, которая вышла замуж за гитариста "Кино" Юрия Каспаряна. Она сразу всех затмила своими активностью и финансовыми возможностями — она могла купить дорогой компьютер, синтезатор. А ведь до фильма "АССА" все песни группы "Кино" записывались на магнитофон, который я покупала в магазине "Березка". Кроме того, из Парижа я всегда привозила длинные списки заказов от Африки — диски разных групп, книги, краски…

Конечно, Стингрей затмила всех. В то время был еще жив Уорхолл — она познакомила его с питерской тусовкой. У Энди была идея сделать выставку этих художников в Нью-Йорке, все было почти готово, но он погиб. Для питерцев это был жуткий удар… Но это было потом, а тогда все кружили вокруг Стингрей. В том числе и Африка — мой любимый и коварный человек.

Я с ребенком перебралась в Париж, но по работе каждый месяц приезжала в Москву и Питер. Была представителем агентства по оформлению деловых путешествий — возила бизнесменов по всему Союзу на ярмарки, выставки и нефтегазовые туры. А все вечера проводила в компании поселившихся в первых сквотах московских художников-концептуалистов — Альберта, Захарова, Монастырского, Овчинникова и других. Моими друзьями стали Гоша Острецов и Жора Литичевский — создатели русских комиксов на уровне живописи. Брат мужа познакомил меня с группой "Чемпионы мира", которыми вскоре заинтересовались большие аукционы. Так, началась московская страница моей коллекции.

На одной большой выставке я увидела зал грузинского современного искусства — и рванула в Тбилиси, где познакомилась со многими талантливыми художниками, начав скупать и их. И снова таможенники радовались: а, это та француженка, которая наш мусор вывозит.

В начале 90-х ко мне зашел знакомый профессор, преподаватель искусства в Анже и обратил внимание на рулоны картин под кроватью и у стен. Благодаря ему, случилась огромная выставка моих картин "Ленинград-Тбилиси-Москва" в Центре современного искусства города Анж — 150 работ. Лишь после нее я осознала, что у меня — коллекция. До того это было просто делом для души, без которого я жить не могла, почти на уровне болезни.

- У вас в коллекции все работы, которые вам достались лично от авторов?

- Да. Хотя, последние годы какие-то работы я стала покупать в парижских галереях, потому что там стало дешевле, чем у авторов…

- Вы продавали что-то?

- Только последнее время и очень редко. Можно сказать, по нужде. Когда не стало работы, но надо было содержать квартиру и дачу. До этого не решалась, как меня не мучали организаторы разных аукционов. Ведь за каждой картиной — история и близкие люди.

Мне всегда обещали большую выставку в Москве, но всегда в последний момент ответственные люди куда-то исчезали. Мне это надоело, я организовала выпуск большой книги-каталога по своим работам. В этом деле очень помогли Саша Обухов из "Гаража" и Андрей Ковалев, которые были очень жестки по отбору работ: я плакала в туалете, когда они выбрасывали Митьков или Зверева, сообщая, что "это другая история"…

Этот каталог очень мне помог с продвижением коллекции. Мне стали предлагать серьезные деньги — иногда покупали в коллекции, иногда в музеи. Я считаю, что достойные цены и руки — это уважение в отношении художника. Например, в прошлом году ко мне обратились от имени Фонда Владимира Потанина с предложением купить у меня десять работ (в том числе огромную картину Африки) для передачи в коллекцию Центра Помпиду. Я потом еще четыре работы подарила Центру Помпиду от себя. Это ведь большая честь.

- Ваши отношения с художниками и музыкантами сохранились?

- С большинством. Я была единственным человеком из тусовки, которому жена Цоя разрешила присутствовать на его похоронах — я ехала в машине с Марианной и сыном Сашей. Многие из музыкантов тогда не смогли прийти — такая это для них была эмоциональная травма. Кстати, очень хочу посетить место трагедии под Ригой — для меня оно не менее важно, чем могила Джима Моррисона на Пер-Лашез…

Сегодня моя коллекция живет у меня дома — в квартире квартала Маре. Она совсем непохожа на жилье: комната с постелью — совсем крохотная, а остальное место — для выставок и гостей. Мне очень нравится продолжать питерские традиции тусовок, на которых много едят и пьют. Параллельно выставляю разные части моей коллекции.

Недавно я открыла у себя выставку подруги — живущей в Амстердаме русской художницы Марины Черниковой. В день открытия вернисажа с утра позвонил Боря Гребенщиков: Пакита, я очень хочу играть у тебя сегодня. Я ему сказала, что мне неудобно перетягивать внимание с художницы на него, но Боря предложил, что он придет поздно, когда останутся только свои. Я согласилась и не стала никого предупреждать о его приходе. Он появился около 11 вечера и пел, пока мы его не остановили. За несколько лет до того он, вообще, появился у меня спонтанно — пришел и спел.

- Получивший убежище во Франции, а потом поджегший французский банк Петр Павленский не появлялся у вас спонтанно?

- Конечно, он был у меня! Я с ним давно знакома, следила за всеми его акциями в Москве. Группа "Война", Pussy Riot, Павленский — мне очень нравятся их перформансы! Когда Петр приехал в Париж, все французские ценители современного искусства столпились вокруг него, он был королем — его всюду приглашали, он давал десятки интервью. В какой-то день он сам попросился ко мне в гости с женой Оксаной и детьми. Мы вместе провели весь день, а вечером пошли в ресторан. Все было хорошо.

- Он вас не пригласил на акцию?

- Нет, и слава богу! Если бы он пригласил зрителей — у них были бы серьезные проблемы. Он как раз делал все, чтобы как можно меньше людей пострадало. Но многие его не поняли. Во Франции сейчас очень любят, когда ругают Россию — это считается модным, даже с перебором: все, что из путинской России, заведомо плохо. На этой волне российские акции Петра всеми считались гениальными. Когда же случилась его парижская акция, многие не поняли и возмутились, как он мог, ведь мы ему дали убежище. Ну а что они ожидали?! Он же честный художник и артист, который не может перестать быть самим собой лишь потому, что живет не в России. Его мизансцены серьезно проработаны и имеют под собой мощную основу. Но в итоге он сейчас сидит в тюрьме. С женой.

- Не пытались ему помочь?

- Как раз сейчас все это решается. Галерист Марат Гельман очень активен. Владелица главного русского магазина Парижа Globe Наталья Тюрина тоже действует. Я написала открытое письмо с объяснениями его действий. Многие стараются помочь, чтобы его статья не была столь серьезна.

- Революционный период 80-90-х был так насыщен событиями, что дал и мощный толчок в искусстве. А что происходит сейчас с русскими художниками, когда Россия на Западе стала не так популярна?

- Каждое новое поколение рождает новых интересных художников. Особенно много их возникает после кризисов — например, в 1998 году, когда продать работы стало трудно, но те, кто не мог иначе, продолжали творить. Сама я иногда приобретаю работы молодых художников, но больше все же стараюсь продолжать заполнять нишу — авторов, которые у меня уже есть.

- Россия для вас привлекательна сегодня?

- Это уже не те отношения, что 15-20 лет назад. Когда я периодически приезжаю к друзьям, вижу, что у них много разногласий по поводу разных вещей, но все же продолжаю их любить. Даже когда вижу фотографии Африки с неприятными мне людьми — это его выбор.

- Значительную часть жизни я посвятила России. Я была там, когда происходили исторические события. Во время первого путча ехала между танками с маленькими детьми. А когда в 93-м году история повторилась, ходила на баррикады, кормила защитников картошкой. Нас тогда настолько переполнял энтузиазм, что мы не в полной мере понимали, что происходит и чем рискуем.

Очень похожие чувства охватили меня в Каталонии. Как и мой отец, я всегда была против независимости, хотя многие наши родственники там выступали "за". В какой-то момент возраст взял свое, я решила припасть к корням, увлеклась каталонским языком и стала ездить на историческую родину. В том числе была там до, во время и после референдума. 1 октября одна гуляла по всей Барселоне, смотрела, как испанская гвардия била моих каталонцев, которые вели себя как ангелы, и думала, что все-таки они очень хотят независимости, сами управлять своей землей. Они не выступали против испанцев, но хотели жить отдельно от них.

Потом началась генеральная забастовка, я 16 часов добиралась до Парижа. Потом я приезжала по время демонстраций за независимость — у меня было ощущение, что все барселонцы за нее. Потом я с ужасом узнала, сколько людей было посажено и не могу понять, как в современной Европе можно преследовать людей за их идеи. Я против этого. Пусть будет настоящий референдум в Каталонии, и пусть сами решают.

- Вам скажут, что в Крыму референдум был!

- Да. И в этом мое великое противоречие. Но я могу говорить только про то, что видела своими глазами. Сегодня я чувствую себя каталонкой, как никогда.