"Я - ребенок системы". История Карины, которая выросла в детском доме

"Это одна из моих последних детских фотографий, до того как я попала в "Систему". Здесь мне примерно пять лет. Честно говоря, у меня сохранилось не так уж много фотографий с того времени... На следующих фотографиях мне уже 11. Их мне отдали люди, которые посчитали, что очень важно сохранить эту память. И я очень благодарна им за это.

Я - бывший "ребенок системы". С первый по третий класс я жила в интернате, который находился в 200 километрах от моего родного города, а с пятого по девятый класс - в детском доме. Своей историей я хочу показать, как чувствует себе ребенок, который попал в "систему", и уже как взрослая женщина проанализировать, почему люди, работающие в этой "системе", начинают использовать насильственные методы воспитания".

Моя мама больна. У нее шизофрения. Впервые она поняла, что с ней что-то не так, когда училась в 8-м классе. Она очень испугалась своих мыслей и поделилась опасениями со школьным директором, который отправил ее на проверку к психиатру, а тот - на лечение в Елгавскую детскую психиатрическую больницу. И на этом плохие мысли закончились. Шли годы, и мама забыла об этом эпизоде из своей жизни. Училась, жила, радовалась, влюбилась, на свет появилась я.

Сразу оговорюсь, отец в моей жизни сыграл эпизодическую роль, поэтому дальше о нем говорить не буду...

Я очень хорошо помню тот момент, когда почувствовала, что что-то не так, что-то меняется. Мы сидели на травке у остановки и ждали автобус, чтобы ехать домой. Вдруг мама достала из сумки сигарету и закурила. До этого я никогда не видела, чтобы она курила.

Я спросила: Мама, Ты куришь?

Она: Только одну. Больше не буду.

Я: Да, не кури. Мне не нравится.

И тогда я завела очередной разговор о том, что мне не нравится детский сад, в который я хожу, и попросила, чтобы мама меня туда больше не водила. И она сказала: "Да, хорошо. Сменим."

Однажды, когда я играла во дворе, ко мне подошла мама и стала заплетать косички. Появились незнакомые люди. Мама заплела косички и пропала. Чужая тетя спросила, не хочу ли я поехать к директору детского сада? Я ответила, что хочу...

Чужой дядя отнес меня в машину. Я чувствовала, что что-то не так, но до конца не понимала, что именно. По пути тети сказали, что сегодня мы не поедем к директору, а поедем в одно место, где я поживу с другими детьми. Кажется, тогда мне первый раз сказали, что мама больна. И что я поживу там, пока мама не поправится, а это обязательно будет скоро. Я очень испугалась и винила себя. Я винила себя в том, что попросила маму поменять садик - если бы я осталась в прежнем садике, мама бы не заболела. С этим чувством вины я прожила до 12 лет...

Школу-интернат я помню смутно. Меня до сих пор охватывает ужас, когда я пытаюсь вспомнить то время.

Первый день я помню как в тумане. Меня привели в огромный зал, где было много детей в синей школьной форме с белыми воротничками. Дети стояли по двое и ждали, когда можно будет идти в столовую на обед. Тети поговорили с другими взрослыми, ко мне кто-то подошел и подвел к детям из первого класса. Потом кто-то сказал: "Вот Вия (имя изменено), дай ей руку. Пойдете вместе обедать". Кто-то из детей закричал: "Не давай ей руку, у нее на руках бородавки". Все засмеялись. Вия стояла с протянутой рукой и ждала, пока я дам ей руку. В интернате мы стали лучшими подружками. По иронии судьбы, через годы в детском доме именно по ее инициативе меня побьют.

Столовая была огромной. Может быть, мне как ребенку так казалось, но в моих воспоминаниях она была просто огромной, в которой сидят и едят детей сто. Посуда алюминиевая - алюминиевые тарелки, кружки, ложки. Я до сих пор слышу этот стук и шум - как гремят тарелки, как все торопятся побыстрее поесть, потому что на обед отведено определенное время.

Никто со мной не поговорил, не спросил, как я себя чувствую. Меня просто как маленький винтик вставили в большой механизм. Чувствовала я себя плохо. Мне было страшно, я хотела домой. К маме. Даже со всеми ее голосами.

У меня появился новый ритуал. Каждый вечер я молилась. Впрочем, больше это было похоже на торговлю. Звучало это примерно так: "Милый Боженька! Пожалуйста, пожалуйста, сделай так, чтобы мама была здоровой и вернулась домой. Если Ты это сделаешь, то я..." и тогда я начинала перечислять все то, что мне не нравилось делать и даже то, что я не могла бы сделать.

Но ничего не произошло.

В первом классе я училась в том же здании, где мы ночевали. С утра мы вставали, завтракали, потом шли на уроки, обедали, потом опять учились, выполняли домашнее задание, потом был полдник (его получал только тот, кто сделал домашнее задание) и потом до ужина можно было выходить во двор поиграть. У нас было две учительницы. Одна была очень милая и добрая, а вторая - резкая и крикливая. Когда я пришла в интернат, я толком еще не умела читать, но быстро научилась. Меня мотивировала именно добрая учительница. Мне очень понравилось читать, и я начала читать все подряд. Только была бы книга. Книги стали моей спасением. В них я могла спрятаться от реальности. Это был другой мир и самое главное - там не было интерната.

Знаете, есть такая шутка, что когда ребенку нужно ложиться спать, ему тут же хочется есть, пить и в туалет. И тогда мы, родители, сжав зубы, идем на кухню, за горшком... Если в одном помещении находится двадцать детей, то уложить их спать еще труднее. Им хочется поговорить, рассказать "страшилку", поскакать. В интернате, чтобы поддерживать порядок, нас наказывали за то, что мы дети. Однажды меня наказали за то, что я не пошла вовремя спать: мне было семь лет, я стояла в темном зале на холодном полу, на согнутых ногах с вытянутыми руками, на которых лежала подушка. Я не помню, как долго нужно было стоять, только помню, как ко мне подошли и спросили: "Теперь ты пойдешь спать?", на что мы обычно отвечали: "Да", а потом следовал ответ: "Ну тогда постой еще, чтобы лучше спалось".

Однажды к нам привели мальчика из старших классов. Ходили слухи, что его привезли из колонии. Помню, как однажды он стоял посреди зала то ли с длинным проводом, то ли веревкой и с силой бил по стене. Все столпились вокруг, отойдя на безопасное расстояние, и смеялись. Смех был нервный, потому что все боялись, что он может повернуться и ударить кого-то из нас. Было чувство, что он способен на это.

Мне очень сложно вспомнить что-то хорошее об интернате. Потому что все хорошее связано с тем, что я оттуда уехала. Но наверняка были и хорошие моменты. Просто для меня как для ребенка происходящее было настолько большой травмой, что мое подсознание вытеснило все хорошее.

Очень быстро после того, как я оказалась в интернате, у меня появился хронический гастрит. На что мне с упреком заявили: "Это все потому, что ты голодала дома". Гастрит пропал в 15 лет, после того, как я покинула детский дом.

Гастрит стал моим вторым спасением. Меня часто отправляли в больницы. Сначала в местную, потом в районную. В больницах я проводила очень много времени. У меня до сих пор в больницах ощущение, что я в безопасности. Уборщицы, сестрички, врачи - все они относились ко мне с душевной теплотой. Они мне сочувствовали и привносили чувство тепла в мой маленький детский мир, наполненный страхами. Сейчас, оглядываясь в прошлое, я допускаю, что меня специально держали в больницах подольше. Просто все видели, как я боюсь возвращаться в интернат.

Из-за гастрита меня отправили в санаторий в Юрмалу. Он ассоциируется у меня только с радостью. Там никто не знал, что я из школы-интерната. Я могла быть такой, как все остальные. Я врала и фантазировала о своей жизни. В этом мире моя мама была здоровой, и я была счастлива, от этих фантазий. В санатории я начала воровать. К остальным детям постоянно приезжали родственники и привозили что-то вкусненькое. Мне тоже очень хотелось и поэтому я начала воровать у других детей. Конечно, кражу быстро заметили, но найти виновного не могли. Я стала хитрить. Украла и кусочек украденного положила в шкафчик к одной девочке. Ее "поймали". Но потом "поймали" и меня - в момент кражи.

Дома я прожила почти два года. По сути, никто так и не помог ни маме, ни мне. В сентябре я пошла в нашу городскую школу, в 4-й класс. Дома ничего не изменилось. У мамы по-прежнему были голоса, время от времени она пыталась заботиться обо мне, но у нее это не очень получалось, потому что голоса диктовали свои условия. В школе меня постоянно высмеивали - грязная, вшивая, вонючая, замкнутая в себе. Во дворе было то же самое. У меня было всего двое друзей, которые мне по-прежнему очень близки. А так, по большому счету, я никогда не знала, за что меня будут высмеивать сегодня.

В школе я врала. Я врала, что у меня дома красивые куклы (это было время, когда в продаже появились Барби, те, у которых сгибались ноги). Из моих рассказов можно было сделать вывод, что я живу в замке. В этих фантазиях мне очень помогали прочитанные книги.

Помню, как однажды две девочки из моего класса шли со мной домой, чтобы я им показала все свои "драгоценности", потому что мне, разумеется, не верили. Я до сих пор помню, как всю дорогу шла и думала, что же делать. Если честно, я не помню, чем все закончилось...

В нашем дворе стали появляться люди, которые не могли спокойно смотреть, в каком я состоянии. Помню как однажды я шла мимо дома, в окне показалась женщина и спросила: "Карина, ты есть хочешь?" Я ответила: "Хочу". Она пригласила меня войти. У нее была дочь моего возраста, с которой мы быстро подружились. Это было время, когда кушать я ходила к ним. Они воспринимали это как само собой разумеющееся. Когда я приходила, на стол, не спрашивая, ставили тарелку со словами: "Сначала поешь".

У другой моей подружки мама с виду была грозной. Все дети во дворе ее боялись. Единственный ребенок, кто ее не боялся, была я. Потому что она всегда относилась ко мне с теплотой и добротой. Она очень переживала за мою маму и ее судьбу.

Вскоре беспокоиться за меня начала и моя классная руководительница. Она стала приходить к нам домой, чтобы посмотреть в каких условиях я живу, и поняла, что дома оставлять меня нельзя. В середине пятого класса меня забрали в детский дом, и снова со словами: "Пока мама болеет. Потом ты сможешь вернуться".

Сначала мне казалось, что в детском доме все будет по-другому. Там было гораздо меньше детей, чем в интернате. Помещения более уютными, а директор очень милой и сердечной женщиной, которая, увидев меня, обняла и приласкала. До сих пор такого не было. И там была моя лучшая подружка с интерната, которой я очень обрадовалась. Я стала верить, что теперь все будет хорошо...

В детском доме работал один человек, он был руководителем хозяйственной части. Он твердо был уверен в том, что дисциплину можно вогнать силой. Он имел довольно большое влияние на директора, и в какой-то момент, отчаявшись и не зная, что делать с "проблемными детьми", она стала верить, что его методы могут помочь. Этих детей периодически стали бить за неадекватное и агрессивное поведение. Нам это казалось нормальным. Мы смотрели на это так: их наказали за то, что они сделали.

1. чтобы я не покончила с собой

2. чтобы об этой драке не узнало руководство.

Я ничего не рассказала руководству. Почему? Потому что, во-первых, мне казалось, что я сама виновата, так как сказала что-то плохое в адрес той девочки. Если бы не сказала - меня бы не избили. Во-вторых, вряд ли бы кто-то мне помог. То, что я поняла в свои 11 лет - у меня есть только я сама. Никто не может мне помочь. И я никому не могу верить.

В отличие от интерната, где учились только "интернатские", дети из детского дома учились в школе вместе со всеми остальными. Но я не помню, чтобы у меня был хоть один друг из "городских детей". Мы, детдомовские, всегда держались отдельно. И здесь впервые я почувствовала, как к нам относятся "нормальные люди". Они старались держаться от нас подальше, считали нас ненормальными, мы были синонимом к слову "проблема"... Все больше во мне укоренялась вера в то, что я хуже других. Потому что у других были семьи, дом, а мы были стадом, которое никто не хотел брать.

У завхоза были дни, когда у него было хорошее настроение и дни, когда плохое. Мы всегда ждали, какой будет сегодня день. Лично я никогда не получала от него, потому что была "хорошей девочкой", а "проблемные дети" получали... Правда, мне он мог сказать, что-то обидное, и эти резкие слова сильно врезались мне в душу. А директора я всегда ждала, потому что она всегда была добра ко мне, я могла ее обнять, прижаться к ней.

Примерно через год детский дом переехал в другой город. Я перешла в 6-й класс в новую школу... Каждое утро я ездила туда на автобусе. Помню свой первый день - на мне был зеленый вязаный костюм — кофточка и юбка, я стояла перед всем классом, закрыв лицо руками, потому что очень стеснялась.

Они очень старались научить меня выполнять элементарные вещи. Тетя много со мной разговаривала, объясняла. Но каждое ее слово я воспринимала так: это от того, что я плохая, я ненормальная. И все больше закрывалась в себе. Она быстро заметила, что я люблю читать. У нее была фантастическая библиотека. Я любила эту комнату... Она заметила, что я всегда сначала читаю концовку и только потом саму книгу. Она меня научила, что нужно оставлять интригу. Но я очень боялась плохой концовки... Именно она заметила, что я не 100% левша. Что я только пишу левой рукой, а все остальное делаю правой. Ее муж научил меня, что на вопрос "Как у тебя дела?" нужно отвечать больше, чем просто "Хорошо". Но на все их искренние старания помочь я смотрела через свою призму уродливого восприятия мира. Я не была способна разглядеть любовь. И покинув в 11 лет детский дом, я навсегда закрыла дверь и в их дом.

Тетя была той, кто наконец оборвал мою иллюзию "когда мама будет здоровой, я поеду домой". Она деликатно объяснила мне, что от этой болезни нельзя излечиться, что это на всю жизнь. И именно она была тем человеком, который наконец объяснил мне, что я не виновата в том, что моя мама заболела.

Многие "городские дети" ходили в музыкальную школу. Я спросила у директора, могу ли я тоже туда ходить. Она согласилась, и вскоре я стала играть на флейте. Я не была лучшей ученицей, но мне нравилось играть. Музыка меня успокаивала. На протяжении многих лет потом, когда я уже училась в Риге, в стрессовые моменты я громко напевала себе под нос симфонии Моцарта. Я выступала с оркестром. Это позволяло мне вырваться из привычной среды. С оркестром мы часто ездили выступать, участвовали на слетах, ездили в другие города на два, три дня. Однако меня никогда не покидало чувство, что я другая. У меня не было как у других детей карманных денег. Было много-много бутербродов. Детям очень важно чувствовать себя такими же, как все остальные. И поэтому, когда ты сломлен, то даже мелочи для тебя могут оказаться большой травмой.

Когда мне раскрыли глаза, и я попрощалась с иллюзией о том, что я скоро поеду домой, во мне внутри что-то изменилось. Я все чаще стала думать о том, как стать такой, как другие, и как мне уехать из детского дома. Думаю, что в тот момент во мне проснулся взрослый человек. Я поняла, что больше не могу ждать спасения. Я должна действовать сама.

В школе, в которой я училась меня никто не обзывал, но внутри я все равно чувствовала себя другой, отвергнутой. У меня были две подружки, которые сами захотели со мной дружить. Когда я оставалась у тети, мы вместе шли домой, у нас были свои девчоночьи дела, в который я как бы физически принимала участие, но душой я была далеко от всего этого. Я была другая, я не была городским ребенком. Когда в школе со мной заговорил одноклассник, я дернулась и подумала: "Что он от меня хочет? Почему он со мной говорит?"

Я решила, что мне нужно поменять школу - нужно перейти в основную школу, которая находилась в том же городе, где детский дом. Взрослые не поняли, почему я вдруг этого захотела и попытались меня отговорить, потому что нынешняя школа была лучшей в плане образования. Я громко заявила, что мне трудно вставать каждое утро. На самом деле, я просто решила начать все с нуля - сменить скромную, невзрачную маску на маску крутой и общительной девчонки. Я решила: все, теперь я буду частью общества. Я добьюсь, чтобы меня любили, чтобы со мной хотели дружить. Я докажу, что достойна этого. Я ушла из школы и закрыла для всех дверь. В том числе для тех хороших девочек, которые хотели быть моими подружками. Просто они напоминали бы мне о моих страхах, невзрачности, неуверенности. Если бы кто-то в тот момент мог проникнуть ко мне в голову, то понял бы, почему я так поступила. Но в тот момент, никто не мог этого сделать.

Тем временем в детском доме подрастали "проблемные дети". Становились более агрессивными, полными ненависти, неадекватными. Все боялись завхоза. Если когда-то насильственные методы применялись только к "проблемным детям", то теперь его боялись мы все. Однажды какая-то девочка не сказала ему "спасибо", и получила по спине рулоном обоев.

В детском доме появился психолог. Что-то новенькое. Она приглашала каждого ребенка к себе в кабинет, нужно было что-то рисовать. Это был первый человек, который пытался понять, что скрывается за нашими масками. Но вскоре директор стала требовать, чтобы психолог рассказывала, что ей говорят дети. Она отказалась, отношения между работниками обострились.

Часть работников детского дома не могли забыть, что произошло, считая, что нужно что-то менять. Ответственные учреждения получили первые сигналы, что в детском доме что-то происходит. Директора, завхоза и еще нескольких человек на время расследования отстранили от работы. Знаете, какой была наша первая реакция на все это? Мы плакали, просили, чтобы директора вернули, мы писали письма, что будет ждать.

Прошло время, и мы почувствовали, что жизнь в детском доме стала более спокойной. Тогда нам сообщили, что дело закрыто и что директор вернется. А вместе с ней и завхоз. Я помню, как сидела в своей комнате, ко мне подошли девочки "с другого фонта" и спросили:

- Слышала? Директриса возвращается.

- Да.

- Здорово, правда? - ответили они без всякого энтузиазма в голосе. Мы знали, что в нашу жизнь снова вернется страх, и мы снова будем ждать и гадать, в каком настроение сегодня пребывает завхоз. Мы сидели, разговаривали, и вдруг одна из девочек встала и сказала, что не хочет, чтобы было как раньше. Все согласились. Это закончилось тем, что семеро детей убежали из детского дома. Двое мальчишек так и не вернулись обратно, ушли жить в другой детский дом. С большим скандалом директора все же уволили. В городе начали говорить о том, что произошло, и мои друзья спрашивали, правда ли это. Я сказала, что да. Никто не понял - почему в тот раз я ничего никому не рассказала. Я всегда была веселой, улыбчивой, как будто все было в порядке.

Насилие со стороны педагогов закончилось. Но никто так и не научил их, что делать с "проблемными детьми". Они не справлялись с ними. Чтобы хоть как-то усмирить их и восстановить порядок, они постоянно угрожали... Дети рыскали по городу, искали в мусорниках бутылки, бычки, воровали. Я дистанцировалась от всего этого, так как "проникла" в общество "нормальных людей". Вскоре в детском доме у меня появились враги. Возвращаясь вечером "домой", я всегда думала: хорошо бы, чтобы во дворе никого не было. Потом я прятала свой страх глубоко-глубоко внутрь и заходила во двор. Я знала - если покажу слабину, меня "съедят"...

Наступил тот возраст, когда я начала употреблять алкоголь, курить. Во мне стала расти агрессия и злость. Если до сих пор я чувствовала страх, унижение, у меня была низкая самооценка, то сейчас все это накрыли сверху агрессия, злость и ненависть. В школе я становилась непослушной, задиристой.

Приближался выпускной в девятом классе. Все уже знали, что я продолжу учиться в средней школе. Но я понимала только одно - это моя последняя возможность убежать отсюда. Я придумала план: мне нужно поступить в ремесленное училище, где я получу среднее образование и параллельно профессию, с помощью которой получу работу, на которой потом смогу делать карьеру... Я нашла в Риге ремесленное училище, где параллельно программе средней школы можно было освоить программу секретаря-делопроизводителя. Поступила.

В начале лета я договорилась с руководителем нового детского дома о том, что летом буду подрабатывать уборщицей в группе для малышей. Все лето я мыла полы, потому что в новой жизни мне очень хотелось новые, стильные туфли, которые были у всех городских девочек. Получила деньги, счастливая побежала в магазин покупать туфли (на три размера больше, но все равно купила), купила сладостей, сигареты, первый раз сама заплатила за вход на дискотеку (до этого обычно платил кто-то из друзей) и счастливая ждала своей свободы.

Приближался тот день, когда нужно было уезжать в Ригу. Выяснила, что первое пособие на жилье выплатят только 20 сентября. Сходила к руководителю детского дома и попросила, чтобы мне дали денег, чтобы как-то дотянуть до 20 сентября. Но она ответила: "Нет. У тебя были деньги. На них тебе и нужно жить". Я ей ответила: "Но ведь это была моя зарплата. Я ее всю потратила". На что она ответила: "Мне все равно. Живи, как хочешь".

Так, без сантима в кармане, с порванной спортивной сумкой, в которой было всего несколько вещей, полная ненависти и злобы я отправилась в Ригу.

Как я дотянула до 20-го числа? Меня содержала девушка, которая в первый же день предложила дружить. Мне снова повезло. Ни на миг я не задумывалась о том, чтобы к кому-то обращаться за помощью и о чем-то просить.

В первые годы свободы я как с цепи сорвалась - много пила, перепробовала разные вещества, подделывала копию паспорта, ходила на ночные дискотеки, впутывалась в вечные проблемы в общежитиях - я была одной их тех агрессивных, плохих девочек. По понедельникам регулярно ходила на ковер к завучу по поводу очередной ночной гулянки. Однажды руководитель по учебной части не выдержала и выбросила нас, троих девочек, из общежития. Одну ночь мне пришлось провести на улице, потому что просто некуда было идти. И все это время я считалась на попечении государства.

Еще пару раз на выходные я съездила в детский дом, после чего окончательно решила - больше не поеду. Меня тошнило от него. Это как раз было время, когда я положила маму в больницу и она вернулась к нам. В течение 10 лет у нее не было ни одного обострения. И никто не интересовался, а где же я, 11-летняя девочка. На государственном попечении.

В свой родной город я приезжала с гордо поднятой головой, одолжив одежду у подружек. Все думали, что я высокомерная, но на самом деле это была злость. Злость из-за пережитых унижений.

Когда пришло первое лето, мы с мамой поняли, что не сможем выжить на ее маленькую пенсию. И я в свои 15 лет устроилась работать в кафе в Риге. Работа начиналась в 9 утра и заканчивалась в четыре утра. Мне нужно было учиться разговаривать с незнакомыми людьми. "Улыбайся, Карина, улыбайся", - постоянно учил меня начальник. Но я никак не могла контролировать свой первый взгляд. Когда подходил человек, я смотрела на него с подозрением, как бы говоря: "не подходи ко мне", и между нами вырастала глухая стена.

У меня появились первые большие деньги. Я купила себе одежду в магазине Bik Bok. До этого у меня были лишь копейки и я торговалась на рынке за турецкую одежду. Тем летом я начала курить дорогие сигареты... В то время я не умела обращаться с деньгами, не умела откладывать и копить. Сегодня у меня были деньги, а на следующий день - уже нет. В голове у меня был полный хаос, но со мной рядом всегда оказывался человек, который, сам того не осознавая, давал мне силы вернуться к поставленной цели...

К психотерапевту я ходила раз в неделю на протяжении четырех лет. Визиты к врачу стали частью ежедневной жизни. Мое тело протестовало. Каждый раз, когда нужно было идти на прием к специалисту, у меня начинались в животе судороги. Мое тело кричало: что ты делаешь? Засунь это все подальше. Не доставай наружу. Врачу потребовалось немало времени, чтобы я постепенно начала рассказывать о своем детстве, о пережитом, о чувствах, об увиденном. И только во время визитов к врачу я стала вспоминать не только плохое, но и хорошее.

Помню, как сидела напротив нее и рассказывала о каком-то хорошем эпизоде из детства, она смотрела на меня и улыбалась: "Вот видишь, Карина, было и хорошее". И я подумала: "Да, действительно. Было и хорошее". Я поняла это только в 28 лет. До этого все хорошее из моего сознания оттесняли ненависть, злость, страх и боль.

Помню, как первый раз приехала из Риги в детский дом на выходные. Я, еще пара детей и воспитательница Солвейга гуляли по лесу, когда я сказала ей, насколько чувствую себя счастливой, когда наконец смогла убежать от этого кошмара. Ее огорчили эти слова. Она посмотрела на меня и сказала: "Карина, ну, брось. Были же и хорошие вещи".

Учительница! Если бы мы вместе с вами сегодня снова шли по этому лесу и вы бы снова задали этот вопрос, я бы вам ответила: "Да, было. И много чего хорошего было". И мы бы вспомнили, как все дети ездили к Вам в деревню, проводили субботник, жарили на костре картофельные блинчики. Именно там я узнала рецепт самых вкусных блинчиков, которые до сих пор использую. Мы бы вспомнили, как Вы учили нас народным танцам, как мы ездили в другой город на праздник и танцевали. Как мы ходили на море плавать, собирали в лесу чернику. Я бы вспомнила, как новая руководитель хозяйственной части тайно покупала для моих музыкальных поездок печенье и другие сладости, чтобы мне не приходилось ездить только с хлебом. Вспомнили бы повара, к которой мы бегали на кухню и делали такой бардак, что она с криком вышвыривала нас оттуда, а мы со смехом убегали, по пути хватая горбушки хлеба.

Но тогда я всего этого не видела и не могла видеть. Я увидела это только, когда мне исполнилось 28 лет, благодаря психотерапевту.

У вот теперь у меня вопрос ко всем ответственным учреждениям - СКОЛЬКО "системных детей" могут позволить себе раз в неделю сходить на прием к психотерапевту, учитывая, что один сеанс стоит 40 евро? Если вы сможете ответить на этот вопрос, то сможете узнать, сколько детей бродят по миру не сломленные. А остальные...

Прекратите уже однажды отписываться законами, правилами, всевозможными формами и подумайте о ЛЮДЯХ.

Окажите терапевтическую помощь как работникам, так и детям. Не заставляйте работников трястись за свои рабочие места. Это очень тяжелая работа и единственный способ, как улучшить среду и ситуацию, это разговаривать и анализировать происходящее. Не списывайте "проблемных детей" со счетов так быстро. За них нужно бороться до последнего. И это можно сделать, только пока он еще ребенок.

Бывших "детей системы" можно разделить на две категории: одни способны социализироваться, но несут в себе боль и обиду до конца жизни. Обычно они прячут свои чувства и не рассказывают о пережитом. Вторые выходят сломленные, не могут взять себя в руки и идут легким путем, путем, который они знают - они спиваются, их дети попадают в детские дома, а сами они - в тюрьмы... И мы не можем их за это винить. Мне повезло, потому что в моей жизни постоянно появлялись люди, которые привносили тепло и любовь. Тогда я это не чувствовала, но где-то там, глубоко в подсознании, у меня это осело. А если ты - "проблемный ребенок" - тебя боятся, тебя не понимают и "списывают". Тебе никто не подарит теплоту, ласку и заботу.

Систему можно исправить только в том случае, если вы признаетесь сами себе - проблема существует, и она огромна. И все хорошо понимают, что это очень сложная работа и однозначного решения нет. Мое предложение, как бывшего "ребенка системы" состоит в следующем:

1. обеспечьте услуги психотерапевта в детских домах - как для детей, так и для сотрудников

2. подготовьте детей к жизни - не выбрасывайте их. Человек не становится вдруг взрослым в 18 лет ( в моем случае в 15 лет)

3. НЕ СПИСЫВАЙТЕ проблемных детей

4. критикуйте себя и концентрируйтесь на проблемах. Именно понимание проблемы и ее решение поможет улучшить ситуацию.

Сегодня я с уверенностью могу сказать - я горжусь собой. Однако работа над собой не закончена. Сейчас все мои силы направлены на воспитание двух малышей и создание успешной карьеры. Но я знаю, что придет день, и я снова вернусь в кабинет к психотерапевту, потому что осталось еще много нерешенных вопросов. И их бы не было, если бы со мной кто-то вовремя начал разговаривать и работать.

С уважением, Карина.