Казалось бы, Чулпан должны любить все: правые и левые, либералы и патриоты, интеллигенция и простой народ. За 12 лет работы Фонда "Подари жизнь" ее стараниями было спасено от верной смерти уму непостижимое число детей. Но стоило Чулпан в 2012 году сняться в ролике "Почему я голосую за Путина", в котором она честно подтвердила, что президент России обещал построить больницу (Центр детской гематологии, онкологии и иммунологии) и обещание сдержал, как на нее обрушилась волна негодования.
В том же году Михаил Горбачев выдвинул соучредителей фонда Чулпан Хаматову и Дину Корзун на Нобелевскую премию мира. Но миллион долларов, в конечном счете, достался не им, а Евросоюзу с расплывчатой формулировкой "за шесть десятилетий защиты прав человека в Европе и долгосрочную роль в объединении континента". Нет сомнений, что Чулпан и Дина распорядились бы этой суммой куда эффективнее — спасли бы еще несколько детей…
В своей деятельности Чулпан не знает границ. Три года назад она приезжала в Латвию, чтобы сыграть спектакль в пользу Детской университетской больницы им. Страдыня, которая собирала средства на реконструкцию гематоонкологического отделения латвийской Детской клинической университетской больницы. В этот раз актриса вместе с Гидоном Кремером и оркестром "Кремерата Балтика" выступили на вечере российского журнала СНОБ, во время которого прошел сбор средств в благотворительный фонд "Blastiņš" (основан родителями латвийских детей, больных раком). Чулпан читала стихи Аспазии и Цветаевой.
Можно не сомневаться, что тема добра станет центральной и в "Открытой лекции", которую Чулпан Хаматова прочтет в рижском киноконцертном зале Splendid Palace 4 ноября.
Когда-нибудь построю домик в Латвии, но жить хочу в России
— Однажды вы сформулировали свою мечту так: "Хочется выйти из публичного существования и начать жить нормальной жизнью. Мечтаю жить в органичном, уравновешенном пространстве: ложиться спать в 11 вечера, провожать детей в школу, летом отдыхать, ездить на дачу, проводить достаточно времени с друзьями, родителями. Но я понимаю, что сделать это можно единственным способом — выйти из своей профессии и начать заниматься чем-то другим"…
— Это я такое намечтала?! Наверное, это был крик души, когда в Фонде "Подари жизнь" еще не было налаженной работы и мне приходилось из каждого утюга убеждать людей, что рак лечится, используя каждую возможность. В итоге, в какой-то момент я начала выгорать и психически, и физиологически: прямо видела, как моя личная жизнь исчезает, растворяясь в воздухе…
Сейчас ситуация в корне изменилась. У нас работает лучшая на свете команда — около 80 сотрудников и две тысячи волонтеров. Они трепетно защищают меня ото всех посягательств на личное пространство. Так что мне даже стыдно роптать по этому поводу.
Сегодня я могу в любой день полететь в Латвию или Италию, провести там какое-то время, отдохнуть, вернуться, увидеть, что все работает, и опять уехать. Другое дело, что у меня — трое детей. Они должны есть, одеваться, ходить в школу, на кружки. Поэтому сегодня реализация моей мечты — это даже не проблема занятости в Фонде, а тема моей личной ответственности: я должна работать.
— И все же первый шаг к мещанскому раю с кружевными занавесочками вы уже сделали — купили кусочек земли в живописном местечке под Цесисом. Думаете, в перспективе, покинуть Россию?
— Кружевных занавесок точно не предполагалось! (Смеется.) Но я надеюсь, что когда-нибудь, когда у меня будут деньги, я все-таки построю домик в чудесном Аматциемсе… Это место нашла моя подруга журналист Катя Гордеева. Мне даже не верилось, что в мире вообще есть места, где можно быть полностью подчиненной природе и для этого делается все — нельзя шуметь, нельзя ставить заборы… В прошлом году я приезжала туда в конце ноября. Казалось бы, холод, чудовищная погода, но за полтора дня камыши, озера и голые деревья смыли всю мою тревогу, стресс и страх. Это мое место.
В России такого нет. У нас как только люди начинают строить дом на природе, то первое, что они делают — возводят вокруг высоченный забор, полностью уничтожая вид и оставляя для себя глухой загон, клетку. Так устроен менталитет — он руководствуется чувством страха. Но я бы не хотела переезжать в Латвию. И вообще не хотела бы менять страну. У меня был такой опыт — я прожила несколько лет в Германии. Самое приятное — приезжать просто в гости и быть открытой всему миру, в статусе не беженца, а гостя, который наслаждается страной.
— Вы вообще смогли бы жить только для себя?
— Думаю, никто не может. Но это высшая гармония человека — находиться наедине с самим собой, в диалоге с самим собой, познавая себя, спускаясь вглубь себя. Мне уже немало лет, но сегодня я доступна самой себе на очень небольшой процент. Я себя почти не знаю — на меня навешено такое количество видений, взглядов, ярлыков, что трудно разделить, где они, а где я, настоящая? И моя мечта — это некое испытание духа, затворничество, а не мещанский релакс.
— Что должно случиться, чтобы ваша мечта начала воплощаться? Могли бы вы в какой-то момент, выйти из сегодняшнего колеса жизни…
— Это будет несправедливо. При том, что одна из важнейших задач нашего Фонда — чтобы качество работы было гарантировано вне зависимости от того, кто из публичных персон числится в правлении. Скажем, обходился без мелькания в медиа-пространстве меня, Дины Корзун. Чтобы Фонд был мощной и вызывающей доверие организацией, как ЮНЕСКО, где мы толком не знаем, кто работает, но название говорит само за себя. Не то, что я хочу снять с себя ответственность, но такая работа — намного эффективнее. Такой Фонд был бы жизнеспособен даже когда меня и Дины не будет, а когда-то это случится.
Мы делаем подкоп снизу, который ведет все выше и выше
— Нет ни одной страны, включая просвещенную Германию с высочайшим уровнем здравоохранения и мощной страховой системой, где бы онкология обходилась без дополнительных денег. Это болезнь, в которой невозможно рассчитать объем требуемой от государства помощи. Это может быть и 600 000 и миллион долларов. У нас такие случаи были, и эти деньги собирались. Но держать такие страховые суммы на каждого ребенка невозможно ни в одной стране мира.
Даже в богатой Америке действует система благотворительности. Там есть целые благотворительные клиники, возглавляемые фондами, у которых мы учимся. Это данность. Россия много делает для здоровья своих граждан. У нас есть бесплатное лечение, но всегда есть случаи из ряда вон. И фонды должны четко знать, когда пациент может получить бесплатную помощь внутри страны, а когда это невозможно.
— Вы всегда успеваете собрать такие астрономические суммы?
— Да. С появлением хорошего менеджмента в фонде, мы всегда идем на опережение, чтобы у ребенка не было никакой задержки с получением помощи. Но тут многое зависит от врачей. Есть великодушные медики, которые поддерживают связь с фондом — для них жизнь ребенка это главная ценность профессии. А есть врачи, которые боятся обращаться в фонд, чтобы их не поругали "наверху", не сказали, как вы не можете сами справиться, а по бумагам — должны! Есть целые регионы, которым важно в отчетности выглядеть, как будто у них все есть и все могут, а как все это работает — никого не волнует. А есть врачи, которые боятся, но все равно обращаются в фонд, получают по голове и идут дальше — на них строится все лучшее, что случается в нашей медицине.
— Вы пытались менять саму систему?
— С первого дня.
— В России можно что-то изменить "снизу"? Там же вертикаль власти…
- Сейчас в России происходит фантастическая история с обезболивающими средствами для онкобольных, которые раньше получить было очень трудно, а иногда и невозможно. Дело сдвинулось, а все по инициативе "снизу" — две героические женщины Нюта Федермессер (фонд "Вера") и Екатерина Чистякова (директор нашего фонда) днюют и ночуют в приемных чиновников! Это такой подкоп "снизу", который идет все выше. Но чем выше, тем короче становятся их крылья, ведь этих женщин никто не учил, как общаться с чиновниками — для них это настоящее испытание. И все же они не останавливаются — долбят и долбят неповоротливую систему, которая аккуратненько пропечатанна на бумаге, но так слабо работает в жизни. И мы меняем законодательство, обязанности и права пациентов и врачей.
Кстати, наш фонд каждый год проводит "Игры победителей", на которые съезжаются победившие рак дети теперь уже из 15 стран. Они живут три дня в Москве — с утра соревнуются, получают медали, а вечером — концерты, дискотеки, на которых они знакомятся, дружат и влюбляются. А мы смотрим на них и понимаем, что не зря живем.
Команды из Латвии участвуют в играх уже который год, благодаря поддержке местного Фонда Blastiņš, в который объединились родители детей с онкологией. Они помогают восполнить то, что не может обеспечить больница, участвуют в разработке законов о пациентах и здравоохранении, отправляют на повышение квалификации врачей и медсестер, а также и покрывают лечение детей 18-25 лет по "детскому протоколу". Ведь и в нашей, и в вашей стране после 18 лет бесплатные услуги государства прекращаются — больных переводят на "взрослый протокол", что сильно сокращает их шансы на выживание.
Меня и наказывали, как первоклассницу, и на ковер вызывали
— Недавно портал Delfi делал интервью с правозащитницей Оксаной Челышевой, которая для вызволения из литовской тюрьмы невинных людей попросила кинорежиссера Аки Каурисмяки связаться с дружественным ему президентом Финляндии Халонен, та позвонила президенту Литвы Грибаускайте, и вопрос решился. Есть ли у вас возможность влиять на ситуацию "сверху", чтобы всем действиям вашего фонда дали "зеленый свет"?
— Нет, конечно. Это утопия. Случай, о котором вы рассказали, это скорее случайность, цепь прекрасных совпадений. У нас тоже случаются чудеса. Иногда, когда кто-то не может войти в кабинет кого-то — посылают меня. И я иду.
— Страшно?
— Нет. Страшно просить для себя, а для кого-то — нет. Тем более, что у меня огромный опыт общения на разных уровнях. В том числе и негативный. Меня трудно удивить: меня и наказывали, как девочку-первоклассницу за несданный урок, и ругали, и на ковер вызывали…
— Но вас ведь недавно вас признали 14-й по влиятельности женщиной России. Кроме политиков выше вас — только Алина Кабаева…
— Единственное, что я могу стараться гарантировать своим именем — доверие среди наших жертвователей, которые отдают нам свои деньги, время, кровь. Это дорогого стоит. В общении с чиновниками все зависит от того, нравлюсь ли я этому конкретному чиновнику, верит ли он в меня или нет.
— Они не боятся, что если не пойдут вам навстречу — пожалуетесь Путину?
— Если бы все было так просто! Конечно, в России преобладает ручное управление, но иногда даже слова президента растворяются в воздухе. Все кивают головами, а потом ничего не делают. Точнее, имитируют бурную деятельность на бумагах. Так было и с нашей новой больницей… В итоге эта строка в бюджете вообще исчезла. И если не раскачивать этих чиновников постоянно — ничего не будет. Даже если кому-то сверху нравится наш фонд, и он дает указание на "зеленый свет", маленький чиновник думает: ну а мне-то что с этого, мне главное тут сидеть тихо и не высовываться, сейчас я эту актриску тихонько спроважу и забуду, как страшный сон.
— Михаил Ефремов сказал про вас: "Она сильная, у нее математическое мышление, она все посчитала и поняла: чтобы оставаться в такой стране человеком, надо помогать людям. Ради этого она готова на все".
— То, что у меня не идеализирующий пространство ум — безусловно. Сегодня в стране такая ситуация. И в ней у человека есть выбор. Мой выбор случился 12 лет назад, когда появились врачи, которые изложили проблему и попросили помочь. За ними появились дети. Не помочь им я не могла. Но если я хочу делать это эффективно, то я должна действовать в тех реалиях, которые у нас есть: с такими чиновниками, таким минздравом, такой экономикой, такими отношениями… И двигаться вперед. Иногда получается сделать прыжок, но гораздо дольше мы топчемся маленькими шажками. И все же, когда оглядываешься назад, понимаешь, что в совокупности сделано ого-го! Огромное количество спасенных детей, измененных пунктов законодательства, приобщившихся врачей, целая клиника построена.
В России жизнь одного человека не считается ценностью
— Латвийский меценат Борис Тетерев, в прошлом врач, рассказал в интервью Delfi, что в мединституте на военной кафедре их учили жесткой, но необходимой сортировке раненых — с 1-й по 4-ю степень ранения. И браться первым делом оперировать 4-ю степень — неэффективно, за это время могут умереть люди с 3-ей и 2-й степенью. Тетерев, по его классификации, работает с первой и второй степени ранений, считая, что так сможет помочь большему количеству людей. По его мнению, ваш Фонд сражается с 4-й степенью…
— Огромное счастье, что этот человек делает добрые дела. Но по поводу сортировки, боюсь, он заблуждается. Что такое человеческая жизнь? Она у любого человека, с любой "степенью ранения", одна. Не будет у него ни второй, ни третьей жизни. Спасая одного ребенка, мы помогаем всей его семье — это пяти-десять человек, втянутых в болезнь. И для меня имеет ценность каждая человеческая жизнь.
Я бы не взяла на себя ответственность сортировать, кому помогать, а кому — нет. Если даже ты помог одному человеку — ты спас одну ЖИЗНЬ! В том и есть исторически сложившаяся проблема России, что в ней единичная человеческая жизнь не представляет никакой ценности.
— Если к вам обращаются с не онкологическим заболеванием — вы тоже помогаете?
— Честно говорим, что это, к сожалению, не наш профиль, но стараемся переадресовать туда, где им помогут. Увы, процентов 90 россиян не верят ни в фонды, ни в то, что они вообще кому-то нужны. Мы стараемся разбить это представление. На нашем сайте есть развернутая информация для людей с другими диагнозами, чтобы они видели — о них тоже заботятся. Пусть не все отлажено, пусть в зародышевом состоянии (мы не претендуем на звание развитого общества), но есть возможности, о которых люди должны знать и пользоваться ими.
— Наверное, вас просят не только о лечении… Помоги, Чулпан, ты же везде вхожа!
— Если я понимаю, что могу помочь — помогаю.
Мужчине трудно принять, когда рядом живет чугунный паровоз
— Как вы определяете границу, чтобы общественная деятельность и профессия не заполнили всю жизнь — забрав вас от детей и мужа?
— Есть ли у меня чувство вины, как у мамы? Есть. Правильно ли это? Нет. Но я уверена в любви, которая есть в моем сердце и выплескивается поступками в отношении моих дочек (у Чулпан их три: 13-летняя Арина и 12-летняя Ася от брака с актером Иваном Волковым и крошка Ия-Анастасия от актера-режиссера Александра Шейна, — прим. Ред.). Надеюсь, и они в ней уверены. Все дети скучают без родителей. Помню, как меня мама отправляла в нелюбимый пионерский лагерь — я там страдала и мучилась, понимая, что маме надо работать.
Когда вижу больного ребенка, невольно проносится в голове мысль: "Господи, спасибо Тебе, что это прошло мимо меня". Я с трудом представляю, как бы я с этим справилась. Надеюсь, у меня хватит мудрости подобрать нужные слова моим детям, чтобы они поняли: жизнь устроена так, что кроме нашей семьи, есть люди, которым нужна помощь. Так случилось, что я стала популярной артисткой и могу им помочь. Конечно, я могла бы замкнуться внутри семейного ядра, но были бы от этого более счастливы мои дети?
Они чуть ли не с рождения знают все о моей деятельности, общаются и дружат с детьми, которых опекает фонд, и если поначалу я старалась оградить их от лишних переживаний — не сообщала, когда кто-то из больных детей умирал, то теперь они достаточно взрослые, чтобы принимать жизнь, какая она есть. И это общение многое им дает в плане духовного роста. Для них уже норма жизни, что есть дети здоровые, а есть — временно больные. Думаю, об этом надо рассказывать любому ребенку с детсада, чтобы потом взрослому человеку не надо было объяснять, для чего собирать деньги на ремонт больницы, лекарства, оборудование…
Но этот вопрос грани — личное и общественное — для меня всегда стоит. Как и для моих друзей, которые бросаются всем телом на амбразуру и берут на себя, порой, неподъемный груз, просто потому, что не могут этого не делать. Ну не могу я на просьбу о помощи ответить: извините, у меня сегодня по расписанию — встреча с друзьями. Я буду просто ненавидеть себя.
По-моему, артист вообще не может быть зациклен только на себе — это очень чуткая натура. Многие мои коллеги открыли свои фонды — Женя Миронов (фонд "Артист" в поддержку актеров-ветеранов.), Костя Хабенский (Фонд Хабенского для детей с тяжелыми заболеваниями головного мозга), Ксения Раппопорт (Фонд "Дети Бэла" для детей страдающих буллезным эпидермолизом), Даня Козловский (Фонд "Выход", решающий проблемы аутизма), Миша Шац и Таня Лазарева (многопрофильный Фонд "Созидание", помогающий разным категориям нуждающихся), Егор Бероев (Фонд "Я есть!" для детей больных аутизмом, ДЦП и с синдромом Дауна) …
— По происхождению вы — восточная женщина, а им свойственно жить в тени мужа. Неужели мужчины готовы принять, что вы всегда заняты и не ими?
— Пока я который раз убеждаюсь, что нет. Так уж складывается моя женская доля. Наверное, это неподъемно никому. Природой устроено, что женщина воспринимается, как "для мужчины", "под мужчиной", "за мужем" и во имя его. А когда рядом с тобой живет чугунный паровоз… мужчине это трудно принять.
Наверное, от восточной крови мне в наследство дано терпение. Оно долгое. Очень. Так что татарская кровь что-то колдует в моем теле, пропитанном экстремальной русской литературой — Достоевским и Цветаевой. Я не умею скандалить. Повысить голос на человека — для меня это табу. Если я это делаю, то потом болею неделю. Таково воспитание моей татарской семьи. Когда я впервые приехала в Грузию, где все беспрерывно кричали друг на друга, я была уверена, что на моих глазах распадаются семьи, а матери навсегда ссорятся с детьми, но оказалось, что это просто темперамент, бьющий через край.
Надо протаптывать муравьиные тропы от сердца к сердцу
— Не накладывает ли ваша работа в Фонде отпечаток на ваши роли? Не мешает ли это играть… не совсем святых?
— Я рассчитываю на зрителей, которые умеют думать самостоятельно. Понимать, что есть моя "общественная деятельность", а есть — профессия. Если людям тяжело смотреть мои роли сквозь призму фонда, значит я — плохая актриса. Значит, не смогла переубедить зрителя и втянуть его в акт творчества.
— Недавно вы снялись в роли Лили Брик. Вам никогда не хотелось быть не чугунным паровозом, а прекрасной музой — вдохновлять на великое, а уж мужчины пусть вершат во имя вас революции?
— Если бы я родилась такой, с теми хромосомами, тем видением и тем опытом, которые были у Лили, возможно, мне бы этого хотелось. Но это надо уметь — манипулировать людьми, интриговать и двигать подводными течениями… И все это мимо моего темперамента. Я не могу постичь просьбу Лили Брик к Норе Полонской (последняя любовь Маяковского) — не приходите на его похороны, вам там делать нечего, и откажитесь от наследства, которое оставил вам Володя в пользу моей семьи. Как актриса, я все время чувствовала, что мне не хватает лилиного жизненного опыта и видения — я сто раз предлагала режиссеру взять кого-то из актрис, которые в теме и могли бы сыграть это намного лучше меня.
— В Ригу вы приезжаете 4 ноября в качестве ведущей "Открытой лекции". На ваш взгляд, насколько важно просвещение людей? Ведь сегодня многие просвещенные люди не в восторге от ситуации в России, а некоторые клянут ее последними словами…
— Просвещение — это всегда больно. Ведь вставший на этот путь человек, как минимум, во всем сомневается и задает вопросы. И как только он начинает это делать, не будет ни одного строя и ни одной жизненной ситуации, которыми этот человек будет вполне доволен. Ведь мир устроен несправедливо, жестоко и бездарно.
Так уж на небесах распорядились, что нас все время будет преследовать недовольство и желание изменить мир к лучшему. Это нормально. Это испытание, через которое сегодня в полной мере проходит Россия. И многое зависит не только от политики президента, но и от всей страны, людей. Неспроста 85% россиян поддерживают военные действия. Что-то за этим кроется.
— Непросвещенность?
— Нежелание знать всю правду. Страх задать себе лишний вопрос и сделать больно. Почему так произошло, что в стране, которая вроде избавилась от всех линий партии, перестала ходить строем и кричать одни и те же слова? Почему и сейчас людям удобнее без лишних размышлений идти за кем-то: мол, пусть нас кто-то ведет, а мы — за ним? Увы, я знаю и много просвещенных людей, которые не хотят в этом разбираться. Наверное, это связано с историческим опытом нации. К тому же, уж так недолог был наш выплеск свободы и так не совсем хорошо себя зарекомендовал. Ведь нельзя сказать, что в 90-х мы к чему-то хорошему пришли, и все там было по-честному.
Но это не значит, что ничего не надо делать. Все равно надо идти вперед — протаптывать муравьиные тропы от сердца к сердцу, потихоньку доказывать, что есть политические игры, а есть совершенно другой пласт людей, которые всегда будут выше этого и никогда не будут на это реагировать.
Скажем, сегодня я читаю на благотворительном мероприятии в Риге незнакомого мне ранее поэта Аспазию, в переводе Ольги Петерсон — и это такое наслаждение! Казалось бы, зачем переводить на русский, кому это сейчас нужно? Но это тоже муравьиная тропа, которая должна соединять все страны и континенты. Просвещение, культура и образование — они всегда выше…
— …Светы из Иваново по Первому каналу?
— Для меня ТВ — вообще запретная тема. Как только родились дети, я отменила телевидение. Просто перерезала провод. Функция телевидения — зомбировать. Как любой коммерческий продукт, оно рассчитано на деньги и влияние. Это всегда интерпретация действительности в чьих-то интересах. Лучше этой интерпретацией заниматься самостоятельно.
— Как это делает Андрей Макаревич, чья "Открытая лекция" в Риге будет за месяц до вас — 7 октября?
— Уверена, что всем надо бежать на его лекцию. Личность Макаревича ни в коем случае нельзя оценивать только через шоры того, как его подают сегодня. Это же целая эпоха! Весь его поиск себя в пространстве творчества, его знание переломных исторических моментов, его опыт поведения в них. "Машина" была запрещенной группой в Советском Союзе, ей не давали выступать, вырубали электричество. Потом они стали популярны. Андрей прошел весь путь со своей страной.
Если есть возможность с такими людьми лично встречаться и задавать вопросы — это необходимо делать, а не читать перевранную информацию в прессе. Причем, перевранную с обеих сторон — официальных СМИ и либерально-демократических. Одним выгодно показать, что Макаревич — предатель родины, другим, что он — революционер. Но это слишком узкие клише для такой масштабной личности.
