"Мерзавцы! Это переворот. Мы не должны допустить, чтобы это сошло им с рук", — возмущался Ельцин, стоя у своей дачи в Архангельском утром 19 августа 1991 года, как сообщает Бурбулис. В то время Ельцин был президентом РСФСР, а Бурбулис — секретарем Госсовета.
Вскоре на даче Ельцина собрались люди из его ближайшего окружения: сам Бурбулис, председатель правительства РСФСР Иван Силаев, и.о. председателя Верховного Совета Руслан Хасбулатов, министр прессы Михаил Полторанин, председатель комитета ВС по законодательству Сергей Шахрай, министр внешнеэкономических связей Виктор Ярошенко. Вскоре приехали мэр Ленинграда Собчак и заместитель мэра Москвы Лужков.
"Чего-то подобного мы в глубине души ожидали уже несколько месяцев. К лету 1991 года СССР трещал по швам: экономика терпела крах, дефицит нарастал, золотовалютные резервы истощились, временные меры Горбачева только усугубили кризис", — повествует Бурбулис. Законодательные органы республик начали призывать к независимости, 5 республик уже провозгласили ее официально. "В России демократические силы хотели покончить с советским тоталитарным строем. Наша цель состояла не в хаотичном распаде СССР, а в превращении его в конфедерацию, которая предоставит каждой республике значительные права на самоопределение под своей эгидой", — пишет Бурбулис.
Ельцин и его товарищи-демократы пользовались поддержкой населения, но были "совершенно бессильны справиться с величайшей угрозой для России — экономическим крахом", — пишет Бурбулис. Вскоре Ельцин и его ближайшее окружение пришли к выводу: если не смиряться с ролью исключительно церемониального органа, нужно менять юридически-правовые и экономические основы союза как такового.
"Горбачев и небольшая группа советских реформаторов тоже это признали. Мы вместе начали работать над новым союзным договором, который превратил бы СССР в конфедерацию независимых государств с центральным правительством, имеющим ограниченные полномочия. Ельцин планировал подписать этот спорный пакт 20 августа", — говорится в статье.
Утром 19 августа Ельцин и его сподвижники осознали: путч — попытка в последний момент сорвать подписание договора. На дачу поступала обрывочная информация, а ведущие новостей просто зачитывали официальное заявление ГКЧП. "Мы понятия не имели, удерживают ли Горбачева насильно либо он в каком-то смысле соучастник заговора. Отношения Горбачева с Ельциным были отмечены подозрительностью", — пишет Бурбулис.
"Тот простой факт, что мы оставались на свободе, был необъясним. Успешные перевороты не бывают поэтапными: более опытные заговорщики заперли бы нас на замок, едва в столицу вошли бы танки и войска. Мы осознали, насколько мы уязвимы. Единственным нашим рычагом были президентские полномочия и наша легитимность в качестве избранного правительства России. Вскоре мы решили составить обращение к населению", — повествует Бурбулис. Обращение сочиняли коллективно, дочь Ельцина Татьяна печатала его на старой пишущей машинке одним пальцем.
В обращении действия ГКЧП именовались реакционным антиконституционным государственным переворотом, содержалось требование допустить Горбачева в Москву и просьба к местным властям РСФСР выполнять законы и указы российского президента. Обращение начали рассылать по факсу.
Затем Ельцин и его соратники выехали в Белый дом — на разных машинах и разными дорогами. "Я ехал с Ельциным и двумя охранниками. Дорога в город не была перекрыта, по пути мы даже шутливо обсуждали, не выдать ли Ельцину оружие, но он отказался: "Для этого есть охрана", — повествует Бурбулис. Около Белого дома еще не было ни милиции, ни танков, но первые кучки сторонников, а также иностранные дипломаты и журналисты уже подтянулись.
"Мы тут же отправили Андрея Козырева, новоиспеченного министра иностранных дел РСФСР, в несколько западных столиц с личным письмом Ельцина", — пишет Бурбулис. Вокруг Белого дома москвичи и приезжие начали строить баррикады.
В первый день после обеда помощник сообщил Ельцину, что солдаты вылезли из танков и разговаривают с людьми. "Я пойду туда", — вскочил Ельцин. Бурбулис убеждал его, что это очень опасно. "Он меня не слушал. Велел кому-то достать ему экземпляр обращения и пошел к выходу", — пишет автор. Так Ельцин зачитал свое обращение перед 30-тысячной толпой, забравшись на танк.
"Мы пока не выиграли войну, но, когда фото Ельцина на танке появилось на первых полосах газет во всем мире, мы, по крайней мере, выиграли в битве символов", — считает Бурбулис. Первоначально западные лидеры делали прохладные дипломатичные заявления, путч казался им бесповортным.
"Но благодаря Козыреву, дипломатам, служившим в Москве, и самому Ельцину, который неустанно вел разговоры по телефону, на второй день поддержка стала нарастать. Американцы даже предложили Ельцину и его правительству обеспечить его бегство через посольство США", — повествует Бурбулис. "Этот план нас несколько ошарашил — у нас и мысли такой не было. Мы поблагодарили американцев, но отказались", — пишет автор.
Во вторую ночь примерно в 3 часа утра ожидался штурм Белого дома путчистами, пишет Бурбулис. Он сообщает, что в назначенный для штурма час позвонил главе КГБ Владимиру Крючкову, который, по некоторым сведениям, командовал бронетехникой.
"Я не хотел выказать слабость, поэтому начал сурово: "Разве вы не понимаете, что у вас нет никаких шансов?". Я потребовал, чтобы он отозвал войска. Крючков все отрицал. Уверял, что ничего не происходит, что нас просто пугают. Затем он разозлился: "Кто оплатит ремонт улиц, которые разнесли, чтобы построить баррикады?". Крючков принялся ругать демократов, что показалось Бурбулису сюрреалистическим. "Я сказал ему, что в гибели людей виноваты те, кто послал войска, и снова потребовал остановить наступление", — пишет автор.
Крючков пообещал разобраться, но сказал, что информация о наступлении танков неверна. В 5 утра Бурбулис снова позвонил Крючкову, и тот заявил, что к Белому дому бронетехника не движется. "Да, танки были остановлены, но не потому, будто путчисты опомнились, а потому, что слишком много офицеров армии и КГБ отказалось выполнять их приказы", — сообщает автор. Так поступил, например, генерал Павел Грачев, командующий Воздушно-десантными войсками. "Предоставленные нам Грачевым разведданные о планах заговорщиков и его последующий отказ выполнять их приказы были одним из решающих факторов провала путча и нашего спасения", — свидетельствует Бурбулис.
К 8 утра третьего дня танки начали покидать город. "В тот вечер Горбачев вернулся в Москву, но вернулся он не домой, а в другую страну. Центр власти переместился из Кремля в Белый дом, к Ельцину. Шансов на новый союзный договор больше не было. Через несколько недель правительство СССР и КПСС развалились, республики разошлись своими дорогами", — повествует автор.
По мнению Бурбулиса, история путча трагична и полна иронии: "Предприняв чрезвычайные меры, которые они считали необходимыми для сохранения союза, путчисты гарантировали его распад. Если бы не переворот, союз, наверно, сохранился бы, хотя в итоге больше напоминал бы ЕС, чем прежний СССР".
Постепенное преобразование СССР можно было бы контролировать, но внезапный крах, спровоцированный путчем, оказался катастрофой. "Путч был политическим Чернобылем для советской тоталитарной империи", — заключает Бурбулис.
По его мнению, путч "разметал радиоактивные обломки советской системы по всей стране: не прошло и месяца, как представители коммунистической элиты на всех уровнях устроились на новую работу в городских администрациях и законодательных органах, заполнили министерства и занялись бизнесом". Иными словами, противники политических и экономических реформ встали во главе организаций, которым полагалось эти реформы осуществлять.
После "взрыва" уцелел и дух советской империи — это вера в Сталина как великого лидера, ностальгия по "фальшивой стабильности и мощи советского периода", ксенофобия и нетерпимость, неуважение к гражданским правам и правам человека, коррупция, имперские манеры и мышление некоторых лидеров и граждан, полагает автор.
Неудачный путч лишил Россию возможности развиваться постепенно и искоренить имперское мышление, "погубил перспективы демократической России до того, как она вообще появилась", заключает Бурбулис.