Сотрудница Первого канала Марина Овсянникова, которая ворвалась в эфир с антивоенным плакатом, рассказала о своей акции немецкому журналу Der Spiegel. Meduza сделала пересказ интервью.
Марина Овсянникова:
Я нахожусь у друзей, скрываюсь. Медленно начинаю осознавать, что моя жизнь изменилась навсегда, к старой жизни я вернуться не могу (вздыхает). Принимаю успокоительные. Очень беспокоюсь о своих детях — 17-летнем сыне и 11-летней дочери. Оба ребенка в Москве, но не со мной, они в безопасности. Мы все останемся в России. Мы не примем предложение президента Франции об убежище: я патриотка, мой сын — еще больший патриот, мы никуда не хотим уезжать.
Для семьи моя акция — тяжелый удар. Мама все еще пребывает в состоянии шока, она измотана. Сын упрекнул меня в том, что я разрушила жизнь всех членов семьи, но у него и так непростой возраст. Мы продолжаем разговаривать друг с другом, но это просто сложно физически выносить, я нахожусь между двух огней и не чувствую большой поддержки со стороны семьи. Мне страшно — даже очень страшно. Я всего лишь человек. Произойти может все, что угодно, например, автокатастрофа. Но я не жалею, что назвала войну войной, я уже перешла черту, за которой нет пути назад. Остается только говорить прямо и открыто.
Пока против меня не заведено уголовное дело, проходит проверка. Хотя я слышала, что этого [возбуждения уголовного дела] требуют представители власти. Пока меня приговорили к штрафу в 30 тысяч рублей, но если бы у меня не было детей, я, как и многие другие, отбывала бы 15 суток в заключении.
Раньше я не очень интересовалась политикой, не ходила на протесты, но недовольство положением вещей копилось годами — гайки постепенно закручивались все сильнее. Сначала мы не могли выбирать губернаторов, потом 2014 год, ДНР и ЛНР, отравление Навального, репрессии против независимых СМИ. Но все перевернула война, которой никто не ожидал. Мы думали, что Россия, НАТО и США просто блефуют, что дипломаты все уладят. Но 24 февраля случился настоящий шок.
Я родилась в Одессе, но в восемь лет переехала в Россию. Мой отец умер в этом городе, там его могила. У меня остались родственники в Украине, но мы мало общаемся. Мой протест — это пацифистская акция: в интересах России и в интересах мира как можно скорее закончить войну. На Западе многие не понимают, что россияне тоже против этой войны.
Я читала, что моя акция была фейком, монтажом, но вот же я — настоящий человек (смеется). Многие коллеги могут подтвердить, что эта акция действительно произошла. Все это было только моей идеей, я знаю, что сказал [пресс-секретарь президента Дмитрий] Песков, теперь я враг номер один. Знаете, я была в такой ярости, что даже не подумала о последствиях своего поступка. Я осознаю их только сейчас — с каждым днем все больше и больше.
Произошло все вот как. На Первом канале мы работаем по недельным сменам. До понедельника у меня были выходные, я все подготовила, купила ватман и маркеры, на кухне нарисовала плакат и записала видеоролик. Не обсудила свои планы ни с семьей, ни с коллегами. В понедельник я, как обычно, вышла на работу, изучила расположение камер и выбрала место, где могу встать с плакатом. Самым большим страхом было, что меня никто не увидит по телевизору, что все будет напрасно. Я ворвалась в студию — мимо полицейского, который не успел отреагировать. Затем показала плакат, вернулась на свое рабочее место и принялась ждать. Ко мне пришли начальники, все они спрашивали одно и то же: "Неужели это были вы?" Никто не хотел в это верить. Только затем появилась полиция.
Надо сказать, общались со мной довольно дружелюбно: начальство хотело, чтобы я уволилась. Будучи на эмоциях, я этого не сделала, но сегодня подам заявление. А полицейские вежливо разговаривали со мной о политической ситуации в России. Допрос вел заместитель руководителя отдела по борьбе с экстремизмом, ему все время звонили его начальники. Никто не верил, что я сама решилась на протест: все спрашивали, как я связана с Западом, кто меня надоумил.
На Первом канале я работала в международных новостях, была на связи с международными агентствами, читала их ленты, записывала интервью с политиками и экспертами, продюсировала сюжеты. Я видела другую реальность, но понимала, что каждая страна защищает свои интересы, а мы находимся в информационной войне. Однако постепенно работа превратилась в тяжелое бремя. Большинство работников госканалов прекрасно понимают, что происходит, они вовсе не убежденные пропагандисты. Внутри них постоянно идет борьба между работой и моральными ориентирами. Им надо как-то кормить семьи, а другой работы сейчас не найти. Но мне радостно читать о том, что многие сейчас увольняются.