"Они ответят, те, кто стреляли в нас": cвидетельство Надежды, которая выжила в Драмтеатре Мариуполя

Как самоорганизоваться, словно муравьям, чтобы выжить, как накормить огромное количество людей, как вытаскивать мужа из-под завалов, как после всего жить дальше. Обо всем этом женщина рассказала Delfi.

Начало "большой" войны 23-24 февраля я отработала ночную смену. Утром начали звонить знакомые: "Уезжайте!" Какая-то растерянность. "Ну не может быть. Будет, как в 14-ом: постреляют и успокоятся". Мы были все дома: я, муж, мама.

А потом все разыгралось так, что уже и никак было не выехать. У меня одноклассница живет недалеко. И в какой-то момент затишья мы пошли проведать ее. Дома не оказалось. Их дом был полностью разрушен — прямое попадание. Это был первый шок. Первое осознание того, что может быть. До этого момента мы не видели таких разрушений. Это было абстрактное. А теперь мы увидели дом, и это был даже не скелет. Там до этого было два этажа, а осталась половина первого. Все выгоревшее, разрушенное. Я даже не могу описать эмоции. То, что, происходит, не может быть правдой! Мы в какой-то момент перестали понимать направление. Оно стреляло везде и отовсюду. Но у нас не было информации. Разве то, что видно из окна. Дней через пять пропал свет. А с ним и вода, и интернет.

Мы были в полном информационном вакууме: не знали, что, когда и как. Было ощущение ловушки. Мы сидели в неглубоком ненадежном подвале, там три ступеньки, и все. Он выходил в гараж, дверь которого — в сторону, откуда летело. Если бы было попадание в гараж, мы бы не выжили. Это была бы просто братская могила.

Газа нет — трубу перебило. На костре особо не поготовишь — над головой летает. Людей, которые умерли, закапывали во дворах. Около девятиэтажек трупы лежат во дворах: на земле, лавочках, их никто не собирает, никто не хоронит. Это рассказала подруга, которая уже после нас выехала из города.

Хоронят "избранных". Мужчина рассказывал: они похоронили во дворе водителя "скорой", который попал под обстрел и погиб. Рядом с ним — бабушку. Это счастливчики. Остальных просто не забирают, они лежат, потому что собирать из-за обстрелов некому. Братские могилы копать некому. Трупы лежат под открытым небом. И самое страшное было дома, что никто даже не похоронит. Эта мысль не давала покоя.

Это просто планомерное уничтожение мирных жителей. В очевидно невоенные объекты безостановочно попадают снаряды.

Я перестала искать логику в поступках россиян. Так проще не сойти с ума. Они против всех законов логики творят непонятно что и зачем. Город уничтожается планомерно районами. Взялись за район и "зачищают". Самое страшное — самолеты. По нервам бьет очень сильно. Потому что не понимаешь, где упадет, но понимаешь разрушительную силу.

Когда начинаются самолеты, то "Грады" и минометы кажутся детскими игрушками. Но и минометный обстрел — это жутко, особенно когда рядом. Вот этот свист…И этот момент перед падением (мины — Р.)… Даже не знаю. Как в книжках читаешь "леденящий душу страх". Вот я поняла, что это такое, когда все внутри сковывает холодом, будто ледяным кулаком сжимает, парализует. А от самолета не столько страх, сколько злость. Если бы я увидела пилота, спросила бы: "Почему ты это делаешь? Почему ты на это согласился?" Я бы хотела понять, как он на это пошел…

Я уверена, что они ответят. И тот пилот, который сбрасывал бомбы на мирные дома, те, кто стреляли в нас. Я не думаю, что они будут спокойно спать по ночам. Даже если это не дойдет до судов, даже если мы не узнаем, но они точно ответят за свои злодеяния.

Было очень страшно. В соседние дома и дворы попадали снаряды. И когда соседу в гараж попал снаряд, он надумал выезжать с левого берега и взял нас. У нас машины нет. Вариант пешком. Но куда? Везде стреляют. Никуда не добежим. Даже через дорогу было страшно переходить, не то, что куда-то на дальние расстояние с вещами. Мы увидели скопление людей возле Драмтеатра. Он нас высадил, а сам поехал искать семью. А мы остались ждать эвакуационных автобусов, потому что надеялись уехать в тот же день. Это был первый раз, когда объявили эвакуацию. Но когда поняли, что вариантов нет, зашли в театр как в убежище. 6 марта в 9 утра зашли погреться сначала, так и остались на 11 дней.

В Драмтеатре было несколько подвалов. Один оборудован как бомбоубежище, он на 50 человек. В тот день нас собралось там около 800 человек. Мы были в холле напротив центрального входа. Там была такая ниша, мы там расстелили карематы и жили там. Заселено было до третьего этажа: все коридоры, гримерки — как в сказке "Рукавичка" (украинская народная сказка, в которой животные в лесу находят брошенную рукавичку и решают в ней жить — Р.). И люди прибывали, прибывали. Полиция привозила с разгромленных домов, военные тоже.

Через час, как мы зашли в театр, мимо проходил парень и спрашивал, есть ли медики. Рванула за ним. Спрашиваю:

– Еще какая-то помощь нужна?
– А что вы умеете?
– Что умею, все могу делать. Перевязки, уколы. — У нас привезут 50 детей. Нянчить сможете? Смогу!

Он меня подвел к коменданту убежища. Девочка Женя, восхитительный человек, кремень. В мирное время она была осветителем театра. Потом стала комендантом и взяла на себя организацию быта всех полутора тысяч человек, которые жили в убежище. Мы ее фактически боготворили. Я сказала, где расположилась, через какое-то время она ко мне подошла и спросила, помогу ли я мазать бутерброды.

Со следующего дня я занималась конкретно кухней. Мы варили суп, готовили еду на кострах.

Кухня была в складе хранения реквизита. Помещение не предназначено под это. Я аккуратно упаковывала все, мне помогала девочка Оля. Мы навели порядок, расчистили места для хранения запасов. Я уходила в 6 утра туда, а возвращалась на место в 7 вечера. И все это время мы чем-то занимались.

Женя не раз говорила: "То бы я без вас делала". А я отвечала: "Что бы я делала без вас?" Мне было необходимо чем-то заниматься, чтобы не сидеть и не думать о ситуации. Нашла себе занятие, чтобы не захлебнуться в собственных мыслях.

Я по образованию повар, но работала дизайнером интерьеров. А вот опыт пригодился. Все вспомнилось моментально: и подписанная посуда для мяса отдельно, для овощей — отдельно. Людей очень много. И не хватало нам еще отравлений и прочего.

Еду нам подвозили военные. Они по складам распределяли все, что есть, и распределяли по убежищам. Привозили нам и в филармонию. Думаю, снабжали все укрытия, о которых знали. Лекарства привозили, одежду. В принципе, все, что было необходимо, у нас было. Они старались максимально снабжать. Отдельная им за это благодарность. Это был преимущественно "Азов". Они нам и полевую кухню пригнали.

Поначалу в Драмтеатре было человек 700, полевой кухни еще не было, мы старались готовить на детей. Что оставалось, раздавали взрослым. Но еще и люди были со своими запасами. А потом нам через несколько дней пригнали кухню, среди нас был Виталий, он вызвался готовить. Был еще повар Миша, он и создавал меню.

У каждого из нас была своя зона ответственности. Я была в цехе заготовок, был начальник склада, который переписал все запасы, выделял все. Был начальник охраны, который набрал людей, которые следили за порядком и не давали людям паниковать, когда близко падали снаряды, которые следили, чтобы много людей не выходили на улицу, потому что обстрелы, на улице опасно.

Надпись "Дети" около театра появился дней за пять до взрыва. Нам посоветовали то ли военные, то ли полиция. С каждым днем нас там собиралось все больше. И мы были абсолютно уверенны, что по нам не ударят: ведь про нас знают и украинские военные, и россияне, мы — мирное население, у нас куча детей.

И из-за того, что они ударили, мне теперь до сих пор кажется, что полностью защищенных мест нет нигде. Логики нет в этих обстрелах, и, кажется, что прилететь может куда угодно. Вот эта уверенность в безопасности и сыграла с нами злую шутку.

14 марта уехали первые люди своим транспортом. 16 марта был для нас каким-то очень коротким днем. Шел гуманитарный конвой, мы его все очень ждали, потому что надеялись, что начнется эвакуация. Даже сомневались, стоит ли готовить, успеем ли поесть. Но решили делать, как всегда. Встали в 6 утра. Я резала картошку на суп. Хлеб пекся. Мы — единственное убежище в Мариуполе, которое выпекало хлеб. Комендант Женя принесла дрожжи из дому, военные привезли муку.

Я рада, что пережила этот опыт. Команда подобралась восхитительная. Мы обнимались по десять раз на дню. Мы друг другом восхищались. Понимали, что все делают все бескорыстно. Вера в людей не умерла в этой войне. Казалось бы: такие зверства творятся вокруг. Но эти люди не дали вере умереть. Когда мина сдетонировала об елку во дворе, повара, которые готовили, вытащили из курток осколки и продолжили готовить.

Муж зашел меня проведать в то утро. Он натаскал воды из колодца, который заправлял пожарная часть. Мы редко виделись — оба работали.

Я была с одной стороны стола, с другой сидел мой муж, около него Оля терла картошку. Муж собирался идти на костры, а ему: "Да посиди здесь". Все, кто были на кострах, погибли.

Я не помню самого удара. Я, скорее всего, потеряла сознание от удара по голове. Пришла в себя — ничего не слышу, не вижу, не понимаю. И шрам на лбу, как у Гарри Поттера, только ровный. Племяннице говорю: "Девочка, которая выжила". Пытаемся перевести все в шутку. Еще был удар в челюсть, потому что шишка и сколот зуб, и по затылку.

Первый вернулся слух. Я услышала, как муж и подруга кричат: "Помогите! Нечем дышать". Из завалило сильно. Потом начало прояснятся зрение. Когда поняла, где нахожусь и как, я не запаниковала, не испугалась, я удивилась. Потому что увидела, что осталось от помещения, и единственная мысль: "А здесь можно было выжить?" Выглянула в окно: куча обломков, руины, кусок крыши лежал и перекрыл окно. Я подумала: упал самолет. Не верила, что такое можно делать снарядом.

Разрушения нереальные. Просто все уничтожено кругом. Помещение разрушено целиком. Пола не было. На уровне стола — все в обломках: стен, перекрытий, плит. Двери не было, плиты перекрытия упали аж до подвала. Я выжила просто чудом. Была будто в треугольнике: сзади металлические ящики с реквизитом, передо мной наискосок ящики с реквизитом. С третьей стороны — стол. И это треугольничек без единого обломка. И внутри я. Знаете, как закрывают огонечек свечки, чтоб не погас? Вот мне показалось, что меня так ангел-хранитель закрыл.

Я боролась с помутнением сознания и без умолку разговаривала с мужем и Ольгой, просила их молчать и экономить воздух. Сказала, что их вытащу, не стоит паниковать. Они затихли сразу, когда поняли, что их слышат.

Я вылезла на стол, начала их разгребать и все время рассказывала им, что сейчас разгребу дырочку, будет воздух. Гребла там, где предположительно могли быть их головы. Освободила головы, накрыла плюшевым цветком, который оказался среди реквизита, чтоб не сыпалось на головы. Я покричала в щель, которая была вместо двери. На помощь пришел племянник подруги, Виталик из полевой кухни разломал стену. Мы начали их спасать все вместе. Минут 30 откапывали. Выжила даже маленькая кошка, которая сидела на коленях у мужа. Брошенка. Люди, когда уезжали, оставили. Она, когда нас завалило, оказалась под ним и скреблась в бедро. А потом, когда мы их спасли, убежала неизвестно куда.

Во время откапывания начался пожар, и мы, задыхаясь, спасали их уже в дыму.

Через пролом в стене выбежали на улицу. Разделились. Мы пошли искать маму, она была с нами в театре. На улице людей почти не было. Когда мы смогли выйти, все разбежались по ближайшим убежищам. Потому что обстрел не прекращался. Были только те, кто не могли ходить, те, кто кого-то спасал и те, кто кого-то искал.

Муж пошел по вещи, потому что мама бросила все. Она видела, что осталось от кухни, подумала, что не выжил никто. И минут сорок, пока мы не нашлись, она думала, что нас нет. Потому бросила все вещи, говорит, мне ничего не надо было. Она ушла в убежище напротив. Муж пошел искать маму. А я стояла на улице и улыбалась солнышку. Ярко-ярко на улице было. И не увидеть надпись было невозможно. Ну и перед этим враг отправлял девушку из нашего убежища, она была ранена, лежала в больнице, но больницу захватили, а девочку через волонтеров отправили к нам. Она им точно сказала, что здесь мирные люди и дети.

Когда я увидела солнце и голубое небо, на меня какое-то такое умиротворение нашло. Меня увидела наша соседка по убежищу. И она передала маме. Мама была в шоке.

Когда мы уже все нашлись, подошел мужчина и сказал: "Давайте я отведу вас в убежище". Он провел нас в девятиэтажку через квартал в подвал. Мне обработали рану. Зашел мужчина и сказал: "Завтра будем идти в Мелекино. Собираем компанию". Я сразу сказала, что мы идем.

Пешая эвакуация Наутро 17 марта мы вышли пешком, по морю (по побережью — Р.) 7 часов мы шли. Там около 20 километров. Нас было 14. Пока мы дошли до моря, над нами летали снаряды: справа залп, слева — взрыв. Без остановки это все пролетало. Залп, свист, где приземлится, непонятно. Нам как-то в голову не приходило, что сил выйти может не быть. Это вопрос выживания.

У меня мама три недели — с 24 февраля — не двигалась: то дома сидела в подвале, то в Драмтеатре. И после трех недель неподвижности ей пришлось сделать такой рывок. И даже она не допускала мысли, что может не дойти или устать. Она шла наравне с молодыми. Местами вода доходила до обваленной глины, и она по этой обваленной мокрой глине, как горная козочка, скакала.

Вопрос усталости вообще не стоял. Я иду и думаю: приедем к сестре и попросим ее организовать сауну. Мы же нормально не мылись. И тут мама меня догоняет и говорит: "Вот у Верочки сауну попросим".

Мы 6 числа, как вышли из дома, так ни разу не оглянулись назад. Стараемся не говорить о том, что потеряли, что потеряли, о негативном. Мы смотрим вперед, обговариваем цели, что делать дальше в жизни.

Когда мы дошли до Мелекино, наконец появилась связь. Я позвонила сестре. Она была счастлива, потому что после новостей о Драмтеатре места себе не находила.

В Мелекино была наша родственница. Они были в пансионате у знакомых. В комнате было место, они нас забрали к себе. Остальные 11 человек остались у бабушки этого мальчика, который предлагал выходить пешком из Мариуполя. Он потом им еще выезд организовал. Хозяин пансионата всех расселил, всех кормил. Мы там пробыли два дня. А потом выехали в Бердянск — словили попутку на дороге. Человек подвез нас бесплатно. Одно волшебство нам попадалось в пути.

В Бердянске мы записались сразу на автобус. Нас поселили в школе. Условия все лучше и лучше становились после Мариуполя. Было тихо, была теплая вода. В школе кормили. В школе все говорили українською мовою. Висели флаги украинские. Люди сопротивляются оккупации, как могут. Это очень приятно — увидеть над доской украинский флаг. Мы улыбались.

С Бердянска мы официальной эвакуационной колонной в 43 автобуса выехали в Запорожье. Ехали полтора суток. Ночевали в автобусах, нас не пропускали. "Военный комендант" Васильевки не хотел пропускать колонну, ему было все равно, что она согласована на уровне ООН. Это последний блокпост, который оставался до наших. Нас выпустили уже аж в два часа дня. А мы в пути с 11 утра предыдущего дня.

Приехали на нашу территорию, на наших блокпостах не остановили ни разу, пропускали без единой задержки. В Запорожье нас поселили в квартиру фактически чужие люди бесплатно. Набили полный холодильник еды, принесли сменную одежду. Мы выкупались, выспались, поели.

Сейчас мы в Винницкой области. Радуешься. Когда мы находились там, казалось, что безопасных мест не бывает. И нас даже на левом берегу, еще дома, удерживало то, что мы не знали, где безопасно. Когда видишь, что есть Украина, безопасная, где можно выдохнуть, расслабиться немножко, хоть до конца не получается, это радует. Приятно слушать украинскую речь. Я заходила в банк, и кассирка перешла со мной на русский. Говорю: "Пожалуйста, разговаривайте со мной на украинском. Так приятно вас слушать". Приятно быть среди добрых людей.

Муж останется здесь, а мы с мамой планируем в Румынию, к родственникам.

Мариуполь, думаю, будут десятки лет восстанавливать. Не допускаю мысли, что он может быть не нашей территорией. Его так упорно обороняют, что должны отстоять.

Я очень рада, что выходила таким путем, что не видела, что осталось от города. И я даже в интернете не ищу новости — не хочу это осознать сейчас. Мой Мариуполь — развивающийся, он начал расцветать. Мой Мариуполь — перспективный. Был. Растущий, преображающийся, наряжающийся. С отремонтированными дорогами, парками. Таким я его запомню.

Я, наверное, не вернусь. Именно из-за того, что не хочу увидеть, во что он превратился. У меня ощущения сейчас, как у саженца — меня отщипнули от растения, и если не пустить где-то корни, погибну. Я не хочу пережидать, нет на это ресурсов. Нужно начинать жизнь с нуля.

Но я сейчас не думаю о потерянном. И много думаю о людях, которые мне попадались. В Драмтеатре у нас была бабушка, которую называли "с восьмого на шестой". 68 лет. Была в коридоре. Услышала авиаудар в дом. Услышала крик мужа. Он был в комнате, после инсульта, неходячий. Открыла дверь — и провалилась. На седьмой этаж. Там все горит. Она схватила какое-то одеяло, начала тушить, оно разгорается еще сильнее. Она обожгла себе все руки — тыльные стороны ладоней — сплошной ожог. И она как-то в этом дыму проваливается на шестой этаж. В какой-то шкаф. Ее оттуда спасатели вырубали топором. Выковыряли из этого шкафа. Она была, в чем была, естественно, без документов. В чем была, в том ее и привезли в убежище. Рассеченная бровь и, как мы думали, сломанная рука. На следующий день ее военные отвезли в больницу. Оказалось, это просто вывих.

Ее посадили возле мамы моей. Я ей впервые обработали раны. И за всю ночь она даже ни разу не простонала. Она так мужественно держалась. Я спросила:

- А муж?
- Муж сгорел заживо. Но плакать я буду потом, после войны. Сейчас на это нельзя тратить силы.

И это говорила женщина, которая потеряла абсолютно все. Кому, как не ей, жаловаться на жизнь? Она в этом возрасте потеряла абсолютно все! К новому старту нет никаких жизненных резервов! Она держалась большим молодцом. Мы ее взяли "на поруки", и мне говорили: "У тебя две мамочки". И это она увидела меня после удара.

А вот в автобусе из Бердянска ехали мама с дочкой. Мы хотели их высадить, честно. Они ныли о потерянном всю дорогу. Ну что толку? Ну зачем это все? Пока я не думаю о потерях, только о будущем. Каждый день я вспоминала людей, о чьих судьбах я хотела узнать. Когда на связь вышла подруга, что они тоже вышли, как-то отлегло.

У нас с комендантом Женей была любимая фраза — цитата Ремарка: "В темные времена хорошо видно светлых людей". И я концентрируюсь на этом свете. Этот свет помог мне выжить и выйти по морю, когда ноги застревали в песке и глине.

Я считаю себя счастливицей, потому что поразительным образом выжила, выжила вся моя семья и даже кошка та несчастная. Я узнала, что Виталик выжил из полевой кухни. Что все основные персонажи нашего быта в порядке.