События вокруг преамбулы Сатверсме прекрасно иллюстрирует известный тезис Карла Шмитта: либеральные демократии склонны содержание политики заменять на процедуру.
Если посмотреть со стороны, может показаться, что главная проблема — это действительно несколько как бы юридических вопросов: можно ли писать к старой конституции новую преамбулу, использовать ли термин "государственная нация", привлекать ли Венецианскую комиссию и так далее. Вместо того, чтобы открыто сказать: вопрос касается значения латышской национальности в политике и общественной жизни современной Латвии. Ведь отношение к этому вопросу во всех 100% случаев определяет также отношение к преамбуле, какими бы магическими формулами и юридическими техниками ни пытались замаскировать этот политический спор.
У меня есть ощущение, что вопросом преамбулы нам еще придется заниматься в ближайшие месяцы, и было бы неправильно раскрывать сразу все карты. Поэтому позволю себе лишь краткой очерк по вопросу, для многих ставшему яблоком раздора — создавалась ли Латвия в 1918 году латышами для латышей или это было как-то иначе. Я посоветовал бы обеим воинским дружинам на мгновение попридержать свой пыл, так как этот исторический вопрос интерес и чисто концептуально, а не только как боевой веник для одной из шумных группировок.
Прежде всего, само слово "Латвия" прочно входит в латышский язык примерно в конце 1860-х или в 1870-х. Это попытка обозначить населяемую латышами территорию. Главное намерение — не прибегать к немецкому термину "земля латышей", который в 1858 году еще использовал Кришьянис Баронс на первой географической карте территорий, где жили латыши. Когда через 10 лет это слово в своей песне (сегодня — государственном гимне) использует Карлис Бауманис, оно еще не находится в широком употреблении и не является чем-то очевидным. Таким оно становится лишь позже, в значительной степени в связи с тем, что латышское национальное движение несет его "в народ". Как бы то ни было, но утверждать, что Латвия никак не связана с латышами, как пытаются делать некоторые наши т.н. "политические националисты", совершенно неверно. Само слово как топоним происходит от этнонима.
Другое дело, если речь идет о Латвии не только как об этнографической территории, но о стране, где латыши не просто живут, а реализуют свое право на самоопределение, о котором пишет Эгил Левитс. Здесь нет возможности говорить о разных латышских политических проектах до Первой мировой войны. Тогда никто, кроме сравнительно маргинального Микелиса Валтерса, не думал о Латвии как независимом государстве. Такая возможность казалась слишком нереальной. Некоторые, правда, говорили об автономии Латвии, но в очень расплывчатой и гипотетической форме. Но в 1918 году после Германской революции на миг открылось "окно возможностей" основать на населенных латышами территориях собственное государство. И этой возможностью воспользовались. Те, кто это сделали, кто были главными участниками и создателями процесса, те, для кого он был важен, были латышами — нравится вам это или нет. В той исторической ситуации было бы трудно представить, кому еще могла понадобиться Латвия как независимое государство. Именно как Латвия, а не "Baltenlande" балтийских немцев или автономия в "белой" России. Идея о необходимости основания именно независимого государства была основана на инициативе латышей. Когда вечером 17 ноября 1918 года было принято соглашение об основании государства, это сделали латыши, и большинство из них понимало свою деятельность как неожиданно благоприятный поворот для латышской автономии, а не возможность создать на пустом месте неизвестно какое государство неизвестно с какой целью. Кто не верит, пусть почитает стенограммы заседания Народного совета 18 ноября 1918 года.
Но это не вся история. Прежде всего, чтобы эту цель реализовать, требовалась поддержка или хотя бы нейтральное отношение меньшинств, особенно балтийских немцев. По этой причине требовалось доказать нелатышам, что новое государство имеет к ним добрые намерения, хотя его основатели, несомненно, являются латышами. И все же, Латвийское государство — это государство не для латышей, а для граждан Латвии. При этом не стоит воображать, будто разговор о народе Латвии вместо латышского народа — чисто тактический маневр, мол, не будем их пугать раньше времени. Сейчас сложно представить, как именно размышляли отцы-основатели о роли латышской идентичности в новой Латвии. Так или иначе, они вряд ли хоть на секунду усомнились, что латышский язык имеет в государстве определяющую роль, и что его нужно защищать, что государство должно заботиться о развитии и поддержании латышской культуры. Одновременно они хорошо понимали, что ничто не навредит новому государству так, как безудержный шовинизм. Это и было включено в деликатную формулу "народ Латвии". Эта формула не в коем случае не подразумевает, что у Латвийского государства нет никакой этнокультурной, то есть латышской, идентичности. Совершенно ясно, что такая идентичность у Латвийского государства есть. Эта формула просто предусматривает взаимоуважение между латышским большинством и национальными меньшинствами в общих политических рамках. Это не было чисто тактическое решение, чтобы на мгновение успокоить меньшинства, а потом показать, кто в доме хозяин. В конце концов, когда в 1922 году принималась Сатверсме, никто не мешал вписать туда уже латышский, а не латвийский народ. Но этого не случилось, потому что считалось, что именно такая формула лучше всего соответствует нуждам нового государства — в особом геополитическом расположении между Россией и Германией, где всегда существовал хрупкий мир между разными национальностями, религиями и формами политической лояльности.
Конечно, прежде, чем высказывать категорические суждения по истории Латвии и ее значении для сегодняшней политики, стоит вспомнить, что это все-таки было другое время. Для начала — существование Латвии тогда было намного менее надежным, чем сейчас. Это многих вынуждало сдерживать свою риторику. Во-вторых, латышский язык был совершенной очевидностью, и хотя меньшинства активно общались на своих языках, никому не приходило в голову, что один из них мог бы латышский язык вытеснить. Именно поэтому тогда главной темой для латышских националистов было экономическое превосходство меньшинств, а не язык или культура. В-третьих, представители меньшинств тогда были намного лучше интегрированы в политическую элиту — многие правительства Латвии держались на их плечах. Возможно, по всем этим причинам тогда никому не казалось, что с отношениями латвийского народа и латышского народа что-то не в порядке.
Все это — лишь маленькая схолия, чтобы напомнить, что прошлое вовсе не было таким простым и односторонним, как представляется главным антагонистам борьбы вокруг преамбулы. Между прочим, это касается и настоящего. Но это уже другая история.
Перевод DELFI. Оригинал здесь
