Адаптировалась и лежит. Наталья Зубаревич о том, что происходит с российской экономикой  (221)

Как российская экономика адаптируется к внешнеполитическим реалиям? Что едят россияне в период санкций? И как информационная пропаганда помогает затягивать пояса? На эти и другие вопросы Наталья Зубаревич ответила в интервью литовской редакции Delfi.

Нынешний кризис сильно отличается от предыдущих. У него нет того формата, к которому россияне привыкли — резкое падение и резкое восстановление. Кризис совсем другой. Он начался с двухлетней стагнации, остановился рост промышленности, стали медленно падать инвестиции и начался довольно сильный кризис бюджетов регионов. Это было еще до Крыма и всех политических событий.

У этого кризиса есть три болевые точки. Первая точка — состояние бюджета. Огромный долг бюджетов регионов, дефицит бюджетов регионов сильный, а в 2015 году из-за падения цен на нефть к ним добавился и дефицит федерального бюджета.

Вторая болевая точка — это спад инвестиций, который ускоряется с каждым годом. В 2013 году — чуть-чуть, в 2014 году — минус три процента, в этом году уже больше, чем минус восемь процентов. Саночки под горку катятся быстрее. Это означает, что нет шансов на новые рабочие места, нет больших надежд на импортозамещение и тем более нет явных перспектив поворота на восток.

Третье больное место — это сильный спад доходов населения, заработной платы и потребления. Кризис 2009 года залили деньгами, поэтому население его почувствовало несильно, зарплата упала на несколько процентов, доходы практически не падали, потому что в кризис практически на треть подняли пенсии. В общем, население тот кризис прошло намного легче. В этот раз не так.

Падение доходов в 2015 году — минус 5%, заработной платы в реальном выражении — 9,5%, а самое сильное — это падение потребления — 10%. Это значит, что население в 2015 году поняло, что кризис это надолго и начало сжимать свое потребление, люди стали отчаянно экономить.

То, что мы традиционно считаем кризисом — спад производства, рост безработицы — это не про современную Россию в явном виде. Промышленность за 2015 год упала только на 3,5% и далеко не по всей стране. Это не тотальный промышленный кризис. Безработица в России на исторически минимальном уровне — 5,8%. Это стандартный уровень безработицы, когда люди просто меняют рабочие места.

У нас нет массовой безработицы, и вряд ли будет, потому что, во-первых, в России действует такой механизм адаптации к кризисам, как неполная занятость. Человек как бы занят, но зарплата его при этом резко сокращается.

Второе — на рынок труда выходит очень маленькое поколение тех, кто родился в 1990-е годы, тогда была низкая рождаемость. А уходит с рынка труда очень большое поколение 1950-х годов рождения.

Третье — в экономике России очень много гастарбайтеров, и они в основном работали в строительстве, которое сильно упало, и в торговле. Эти люди частично уехали, частично перешли в теневую экономику.

До людей дошло: кризис не только медленный, но еще и долгий. Нет выхода, понимания, кто и как будет вытаскивать страну, за счет каких факторов мы сможем начать расти. Даже если цена на нефть отскочит до 50 долларов, будет чуть легче федеральному бюджету, но ведь рабочие места не создаются, драйверов в экономике не возникает и это означает, что мы, упав, можем долго лежать на этом дне. А когда ты лежишь на дне, а весь мир растет, ты отстаешь и уходишь в группу стран с худшими показателями и более низким уровнем развития.

В России на нефтяных деньгах, их перераспределении (не все же взяли только богатые, нефтяная рента распределялась по всем, разница только в том, кому какой кусок достался) к концу двухтысячных образовался квазисредний класс, который уже жил и потреблял по-другому. У него более модернизированная модель образа жизни.

Люди инвестировали в образование детей, в свое здоровье, путешествия, становились более современными. Сейчас по этой группе кризис ударил довольно сильно. И это означает, что от моделей, образа жизни, которые нацелены на развитие, эта группа людей начинает переходить к моделям выживания. Это не способствует модернизации, это деградация.

Второе — бюджетный кризис означает сокращение расходов на здравоохранение, образование, социальную поддержку населения. Это означает, что то, что мы называем общественным благом, что государство предоставляет населению для повышения человеческого капитала, тоже снижается.

Итак, персональные расходы, смещение среднего класса в область выживания из области развития и общественное благо, которое предоставляет государство — это вместе ведет к деградации.

Расходы федерального бюджета на национальную оборону за 2015 год выросли на 28%. Каждый пятый рубль бюджета идет на национальную оборону. Добавьте к этому еще 12,5% расходов на национальную безопасность — это все силовики. Складываем, получаем, что ровно треть федерального бюджета идет на силовую составляющую. На мой взгляд, это безумие, это бюджет военного времени.

Первое, что нужно четко понимать: цена на нефть повлияла намного сильнее, чем санкции. Именно цена на нефть обрушила федеральный бюджет. Как повлияли санкции? Есть два базовых направления — это ограничение возможностей заимствования. Особенно сильно в конце 2014 года, когда многие компании, банки подошли к ситуации выплаты по кредитам, а перекредитоваться возможности не было.

Была паника, обрушился российский рынок, но компании весь 2015 год копили валюту, чтобы расплачиваться и сейчас ситуация с выплатой по долгам уже не такая жесткая. У государства, напоминаю, больших долгов нет. Значит, трудно было крупным компаниям и банкам, нас отрезали от дешевых денег.

Второе направление санкций — технологическое. Кто при цене на нефть в 35-40$ за баррель полезет на шельф? Сумасшедших нет. Экономика шельфа начинается с 70-80$ за баррель. В убыток даже из очень больших геополитических соображений компании вряд ли будут разрабатывать шельф.

Что касается пищевой отрасли, то Россия была готова заместить многое. Еще до санкций обеспеченность собственной птицей у нас была на уровне 90%, сейчас она уходит под 100%. По свинине было 70-75%, сейчас — 85-90%. Молочная продукция: 17-процентный рост производства сыров за прошлый год был обеспечен закупками пальмового масла, поэтому сыры в России сейчас есть нельзя.

Но в остальном не преувеличивайте проблемы. Как на любом рынке исчезновение конкуренции компенсируется двумя факторами — это рост цены, второе — ухудшение качества. Рост цены прошел по всем категориям. Ухудшение качества — тут бы я подумала.

Старый контракт [между властью и гражданами] 2000-х годов — это рост благополучия в обмен на политическое неучастие. С Крыма начался новый контракт: ваша безопасность, наше вставание с колен, Россия супердержава в обмен на затягивание поясов.

Воздух империи вернулся, денег стало меньше. Население к этому было готово. Мы же видели, как сработал крымский синдром. Это классический постимперский синдром. Мы должны были через это пройти, это было практически неизбежно, потому что страна, которая распалась как империя, долго выживала и когда жизнь немного наладилась, оказалось, что все старые комплексы никуда не девались. И если их правильно пропагандистски возбудить, они вполне себе активны.

Мы должны были переболеть этим постимперским синдромом. Другое дело, что никто не ожидал столь массовой эпидемии, такой глубины заболевания. Но что ж, это наша Родина, сынок, будем болеть и дальше. И мы из этого контракта выйдем. Никто не понимает, как и с каким потерями, но то, что сейчас острая стадия этого контракта проходит, становится понятно.

В России нет войны холодильника и телевизора. Удивительным образом пропагандистский позитив для населения сочетается с негативом холодильника: ведь это же не власти виноваты, кругом враги. И дальше начинается измерение возможности терпения людей. Вот про это уже сложно судить.

Ровно то же мы можем сказать и про федерализм. У нас, мама ты моя, какая вертикаль. Все прописано, но как только вы начинаете смотреть, что происходит в регионах, как тратятся деньги, как принимаются решения, какие приоритеты у региональных властей, вы видите разнообразие региональных практик, потому что условия разные.

Адаптироваться приходится самим. И на фоне этой нерушимой вертикали мы видим множество разных образцов адаптации региональных элит к происходящим событиям. И в этом спасение страны, она не похожа на роту солдат, она очень разная. Но это не значит, что есть бунт элит и борьба за децентрализацию. Наоборот — это полная лояльность элит федеральной власти, это адаптивное разнообразие.

Недовольство растет, людям не нравится, но там есть два мощных демпфера. Первый — а в чем власть-то виновата, кругом враги, американцы договорились с саудитами и уронили цены на нефть. Это стандартное российское объяснение. Зачем здесь логика, когда есть удобная мифологема, и она используется? Она в головах большинства — это заговор, цены специально уронили, чтобы нам, вставшим с колен, стало хуже. Поэтому виноватых в происходящем нет. Это базовый посыл.

Второй посыл — все-таки кто-то должен за это отвечать. Сначала в России начались посадки мэров, следующий уровень — губернаторы, и первые фигуры уже появились. Кто-то должен быть виноватым. Теперь у нас появились сюжеты про заместителей министров, может быть дело дойдет до федеральных министров. Но никогда и ни за что виноватыми в происходящем не будут те, кто сидит в Кремле.