Через пять лет в Латвии появится свой Музей современного искусства. Портал Delfi публикует серию материалов "Современное искусство для "чайников", в которой признанные эксперты разных отраслей нового арта объясняют на понятном для непрофессионалов языке, что надо знать на эту тему, чтобы наслаждаться прекрасным и ужасным по полной программе.
Первыми экспертами выступили экс-министр культуры Хелена Демакова и ректор Латвийской академии художеств Алексей Наумов. Третий – искусствовед и кинокритик Каспар Ванагс, выпускник Свободного университета Берлина и лондонского Института искусства Курто, руководитель программ искусства Благотворительного фонда ABLV.
"Дедушка латвийского рейва" - от такого определения холеный интеллектуал с элегантной бородкой Каспар Ванагс нервно вздрагивает. Но из песни слов не выкинешь: именно Каспар был тем волшебником в голубом вертолете, который в начале 90-х завез в бурлящую переменами Латвию новые тренды современного искусства, постигнутые им во время учебы в Свободном университете Берлина в годы сноса Стены.
"Тогда в начале 90-х за стенами моего университета было даже интереснее, чем внутри – район Митте, центр восточного Берлина превратился в огромный Центр современных художников: всюду шли уличные перформансы, в помещениях буйствовал флэт-арт, - вспоминает Каспар. - Это был Год открытых дверей. Жить в минимальных удобствах этого района никто не хотел - художники устроили в квартирах сквоты, галереи, нелегальные бары с танцполами, кинотеатры… Ты заходишь в бар или столовую и не понимаешь, это заведение общепита или арт-объект.
Готовили вместе и по очереди, приглашая за стол всех соседей. В Латвии пять-шесть лет назад мы пытались повторить нечто подобное на Survival Kit – там в столовой каждый вечер готовили разные художники и интеллектуалы. Но все это надо было согласовывать с разными санэпидстанциями и писать заявки фондам, а в Берлине все шло стихийно – без надзора и указки сверху, посредников галерей и кураторов, сбора штемпелей на бумажках. И такой шанс искусству выпадает крайне редко – ощутить реальную свободу, без давления денег и условностей".
По мнению Каспара, нечто подобное и стихийное в Латвии было в самом начале 90-х: "Днем ты работаешь на "нормальной работе", а вечером ты – вольный художник, панк, наркоман, интеллектуал или бандит. Социальные слои не имели резких границ, это сейчас они герметично закрыты – из одной касты в другую не попасть. А тогда мои мероприятия Open охраняли ребята из службы секьюрити президента".
В тех первых фестивалях культуры нового образца, условно называемых "рейвами", психоделическая музыка соединялась с пробами латвийских художников в новых революционных жанрах, а национальная принадлежность и содержимое бумажника в то время не играли определяющего значения. Подустав от бурной психоделики, Каспар ушел в другую крайность - кухонную культуру, которой посвятил проект "Чайный гриб"…
В какой-то момент, общество потребления взяло свое – касты распределились, культурные мероприятия стали заложниками своих спонсоров, буйный креатив уступил место расчетливой предсказуемости.
Чтобы спасти свою голову от рельсов неминуемой, как поезд, глобализации, Каспар сперва перебрался в деревню, а позже – в Лондон и Берлин, где продолжил образование и взял тайм-аут от современности, посвятив себя изучению искусства XVIII века, чтобы докопаться до корней современного арта. Ну а затем… "хомячок сперва боялся пылесоса, а потом втянулся". Втянулся уже, как эксперт высокого уровня – сегодня именно он определяет многие процессы современного искусства на государственном уровне. В том числе, например, курировал экспозицию Латвии на самом престижном смотре – Венецианской биеннале.
Откуда взялись все эти 'новые средства искусства': голые выходки и высокохудожественные экскременты?
- Трудно однозначно сказать, когда начались все эти новые виды искусства. Можно начинать отсчет с русских революционеров - футуристов и дадаистов, а можно и с Диогена в бочке – по нашим меркам, вполне себе лайф-арт, когда философ, излагая некие тезисы о жизни, своим примером доказывает, что его утверждения – живые.
Пышным цветом все расцвело перед революцией, когда народные настроения выразились в движении лучистов, футуристов и т.д. Поэт Алексей Крученых писал о фактуре слова, что текст может жить полноценную жизнь сам по себе, что графический дизайн может создать отношение к жизни. Обо всем, что мы сегодня видим в рекламах и логотипах брендов, футуристы говорили до первой мировой.
После революции между разными группами художников, отказавшихся от традиционных средств самовыражения, началась борьба за то, чье искусство завоюет весь мир – на меньшее они были не согласны. Помните, что писал Маяковский в своем "Приказе по армии искусства":
Довольно грошовых истин.
Из сердца старое вытри.
Улицы — наши кисти.
Площади — наши палитры.
"Черный квадрат" Малевича как будто обнулил двумерный мир и запустил конструирование нового. Борьба шла не только в революционной России. Французский архитектор Ле Корбюзье планировал на бумаге Новый Париж – он не желал строить какой-то новый город на новом месте, он хотел перекроить именно тот настоящий Париж, изменить существующую реальность.
После войны сформировалось два основных направления, как функционирует современное искусство.
Первое – это социальная пластика. Ее постулаты сформулировал Йозеф Бойс. Вместо традиционных материалов и подачи, используется социальная среда. Скажем, художественной работой могут быть отношения двух людей. Например, мы наблюдаем, как меняются отношения, если хорошо знакомые люди вдруг переходят с обращения "ты" на "вы". В этой области экспериментировали ситуационисты, которые предлагали пройтись по Парижу с картой… Лондона – и сразу открываешь для себя ранее неведомые улочки и дворики. Ведь в жизни мы обычно движемся по сложившемуся автопилоту, а значит очень предсказуемы и однообразны.
Ситуационист Ги Дебор говорил о том, что эксплуатация будущего будет происходить через свободное время – нас будут "вычислять" через соцсети, втюхивать нам все более новые гаджеты и покупные услуги. Что уже происходит. Но эту матрицу можно сбивать, делая свою жизнь более творческой. Скажем, Йоко Оно (жена Джона Леннона) писала инструкции – стопка карточек с заданиями: о чем подумать, что сделать и т.д. Задания одинаковые, но результат-то разный - ты уже не тупо покупаешь билет, чтобы тебя развлекали.
Голые люди на улицах Нью-Йорка - безумные художники? Нет, это тоже социальная пластика, эксперимент с реакцией на тело. Он эволюционировал в обнаженных феминисток, которые борются за свою цель – это уже социальный активизм, который принял рабочие инструменты социальной пластики 60-70х. А карточки Йоко хорошо интегрировались в современный маркетинг – организацию тимбилдинговых игры и воркшопов.
Второе направление – поп-арт. Его ввел Энди Уорхол, который снес границы между реальностью и искусством, когда он принес "Коробку с мочалками для мытья посуды "Брилло" в музей. Стало ясно, что в любой момент любой предмет и деятельность в определенном контексте могут стать искусством, а в другой момент – остаться просто губкой, лампой, ложечкой или прогулкой по городу. Это очень смущает, но это лучше, чем скучное потребление.
Почему в латвийском Художественном музее убрали картины Рерихов, но поставили инсталляцию
- Не думаю, что Рерих перестал быть искусством в тот момент, когда dirsa стала "макслой". Моя позиция по подбору новой экспозиции Национального художественного музея неоднозначна. По-моему, она получилась весьма односторонней. Во-первых, сделали сильный упор именно на латышское искусство, а не искусство, созданное на территории Латвии. Во-вторых, подбор носителей искусства очень однообразен.
Работа Гинта Габранса "Nazis, ar ko sev sagraizīt dirsu" (1995) должна была стать логичным завершением свободного искусства в 90-х. Но чтобы этот экспонат "работал", его надо было предварить советским движением художников андерграунда. Например, прогремевшим хэппенингом "Переход в Болдераю" Хардия Лединьша - художник с единомышленниками каждый год отправлялся по рельсам из центра в Болдераю. Вроде, каждый год один маршрут, но и путь этот необычный (с него открывается другое видение на Ригу), и ситуация каждый раз зависит, каких людей ты встретишь, какая будет погода, отреагируют ли менты...
Туда же я поместил бы видео с обнаженными перформансами Андриса Гринберга – нереальных для советского времени параллелей с Иисусом Христом и документирование сексуального акта (подробно об искусстве Гринбергса - здесь). Таким образом Андрис искал ответ на вопрос, принадлежит ли наше тело нам самим или обществу? А если принадлежит нам, то можем ли мы с ним делать, что хотим? Надо признать, что художники других регионов еще радикальнее относились к своему телу. Например, россиянин Олег Кулик – человек-собака. Когда ты передвигаешься на четвереньках и смотришь на людей снизу, у тебя совсем иной взгляд на мир – это взгляд ребенка.
Мы видим, насколько тема прав на свое тело до сих пор актуальна. Даже после 50 лет дискуссий и экспериментов политики снова решают, что женщины могут делать со своими яйцеклетками и можно ли считать гомосексуализм нормой, а в Польше вводят Закон о запрете на аборты. Но если наше тело и наша "дырса" принадлежит нам, то разве мы не имеем право ее порезать?
Конечно, красивые Гималаи Рериха нам всем приятно созерцать. И совсем не хочется думать, как бедно и некрасиво живут горные люди в этих жутких условиях. В общем, достаточно близко к "дырсе".
К сожалению, в новой экспозиции Национального художественного музея не нашлось места для всего этого контекста. В итоге, "дырса" выглядит одиноко, беспомощно и неоправданно. При том, что работа Гинта Габранса очень актуальна и сегодня.
Почему Латвию на международном Биеннале в Венеции в этом году представляют рептилоиды?
- Работа Микелиса – это такая научная фантастика, в которую сублимировались наши извечные страхи в отношении чужих и чуждых. В общем-то, это новое прочтение детских сказок: переодевшийся в бабушку волк ничем не лучше и логичнее рассказов о людях-ящерицах. Но он помогает работать с детскими страхами, а люди-ящерицы – со страхами взрослыми. Страхами ко всему неведомому - мигрантам, беженцам, оккупантам, новым соседям…
Пока мы знаем, что мы сильнее, страха нет, но как только мы подозреваем, что чужой нас сильнее… К примеру, европейцы, попав на американский континент, где жила своя, но непонятная им цивилизация, фактически ее уничтожили. Но в итоге и к нам относятся также, как мы относимся к другим. Микелис давно работает с темой пришельцев и иных миров. На примере людей-ящериц он показал, как создаются теории заговоров (например, люди финансовой и политической элиты), как происходит социально экономическое сортировка, как делится мир, как она работает, натравливая одних на других и насколько нам не хватает эмпатии.
Еще одна актуальная тема, заключенная в работе Микелиса – тема гибридизации мира, к которой мы совершенно не готовы. Понятно, что гибриды гораздо интереснее чего-то традиционного, но мы их боимся, потому что они – чужие. И мы заявляем: давайте жить без гибридов, не будем экспериментировать в сексуальной жизни, семейной жизни, будем слушаться дедушек с бабушками, пусть на государственном уровне защищают наши традиционные ценности…
При этом мы сами понимаем, что вернуться в патриархальное средневековье уже нереально. Мир уже не сможет полностью игнорировать гибридность. Ты открываешь капот своего авто, а там гаечный ключ бессилен: ты должен быть и механиком, и программистом. И так повсюду. Если вызовом конца 19-го века стали индустриализация и растущие скорости, которые повергали людей в состояние стресса, то новый страх – гибридизация. Желудок уже никто не лечит таблеткой от желудка – лечат организм в целом.
Почему рептилоиды представляют именно Латвию? Я бы не стал смотреть на это с локальным политическим контекстом и взглядом с позиции национальной идентичности. Для художников политические границы не важны. Это очень хорошо, что наша страна дает платформу для глобальной дискуссии о мировых проблемах. И на языке искусства, который понятен всем – своеобразном "эсператно". Важно показать, что Латвия способна принимать участие в дискуссиях такого масштаба и иметь свой голос.
Как понимать акции Pussy Riot и Петра Павленского? Почему в Латвии забивают гвозди в скульптуру 'человека похожего на Путина'?
- Pussy Riot и Петр Павленский – прямые последователи движения венского послевоенного акционизма. Новое поколение художников задалось вопросом, как приветствовавшие Гитлера люди могут построить демократическую Австрию, отказавшись от убеждений прошлого. Чтобы показать, что за красивыми фасадами скрывается общество насилия, они устраивали шокирующие ритуальные акции - использовали жертвенных животных, наносили себе увечья, пили мочу. Таким образом они пытались избавиться от агрессивных человеческих инстинктов, подавляемых обществом.
Ничего подобного в Латвии мы, откровенно говоря, не наблюдаем. В искусстве у нас предпочитают эстетичный нарратив, безо всякого желания принимать активное участие в политических событиях. Но и общество у нас предпочитает голосовать ногами и уезжать, чем протестовать. Мы можем сколько угодно ругать политиков на словах, но у нас нет никаких ярких политических движений, в партиях мало членов, профсоюзы слабые, нет домашних или уличных комитетов, которые был бились за благоустройство окружающей среды… Короче гражданская активность близка к нулю. И искусство это отражает.
Если оглядеться вокруг, в мире сегодня наблюдается возрождение автократических режимов – тут вам и Россия, и Турция, и Венгрия… Почему эта тема так популярна? Потому что демократия слишком сложна – каждый должен обсудить, принять и осуществить свое решение, это дискуссии, что требует времени и усилий. Все предпочитают получить все на блюдечке – простое и ясное. Но мир не так прост. Нельзя примитивными инструментами починить современные часы или вылечить компьютерный вирус. И те, кто это понимает, протестуют против упрощения и оболванивания.
На фото: экспонат выставки "Диссидент" во дворе Углового дома.
Забивание гвоздей в скульптуру "человека похожего на Путина" - это старый жанр эффигии. Чуть ли не этнографический, вуду. Есть слой общества, для которого это искусство. Мне это не интересно.
