Надо будить принцессу! Вайра Вике-Фрейберга про волшебную Латвию, Крокодила Гену и политиков-поросят  (169)

Комната для приемов в квартире Вайры Вике-Фрейберги на Бривибас, 38 похожа на диковинную шкатулку, в которой собраны чудеса со всего света — черные лакированные шкафы с восточными мотивами, переливающиеся шитьем декоративные панно, расшитые подушки, статуэтки, картины и картинки, ковры и коврики, мягкие диванчики и стулья "из дворца" и невероятное количество комнатных цветов и растений. Сама хозяйка особенно выделяет орхидеи-фаленопсисы — хрупкие, изысканные и вместе с тем неприхотливые и стойкие.

Вайра Вике-Фрейберга сложила свои президентские полномочия десять лет назад. Сегодня она состоит в более чем в 30 международных организациях, и еще около 40 патронирует. Только перечисление части из них с кратким обозначением обязанностей заняло у экс-президента Латвии 15 минут. Среди этих организаций она особо выделила "Мадридский клуб", в который входят 110 бывших президентов и премьеров, начиная с Билла Клинтона. Вике-Фрейберга была одним из создателей этого клуба, который возглавляет уже два срока.

Вторая очень важная для нее позиция — сопредседательство в Международном центре Низами Гянджеви, азербайджанского поэта и мыслителя, сюжетами которого впоследствии активно пользовались многие европейские литераторы, а Уильям Шекспир называл его своим духовным наставником. Для Вайры Вике-Фрейберги, значительная часть жизни которой и по сей день посвящена осмыслению, переводу на немыслимое число языков и популяризации латышского народного творчества, пример Низами — сильнейший источник вдохновения.

Интервью мы начали у панорамного полукруглого окна, которое, как раскрывшийся хвост павлина, открывает вид на палитру интересов и контекстов хозяйки квартиры — Памятник Свободы, Кафедральный собор Рождества Христова и Кабинет министров Латвии с освободившейся из-под памятника Ленина площадкой для творческих экспериментов.

— Милда все время у вас на виду. О чем думаете, когда смотрите на нее?

— Для меня она была особо важна, когда я только вернулась в Латвию. В то время еще было совершенно неясно, что меня тут ждет и насколько серьезно правительство относится к только созданному Институту Латвии, у которого не было ни бюджета, ни установок. Надо было все начинать с нуля, причем в ситуации противостояния со стороны МИДа и конкретно Биркавса.

Поселилась я тогда у родственников приемного отца на Яуниела и бегала оттуда в Академию наук, где у меня было место с крохотным столиком в приемной академика Андриса Буйкиса. В таких условиях мы с Андрисом и Имантом Зиедонисом работали. Я носилась по Риге за разными бумагами, натерла мозоли, не реже трех раз в день пробегая мимо Милды, думала: как крепко она стоит и держит свои звезды, вот и мне надо выдержать.

— Вы чувствуете себя совершенно свободным человеком?

— Сравнительно. Полностью мы будем свободны лишь тогда, когда достигнем Нирваны. Но это не нам решать, когда мы ее заработаем.

— Каковы ваши будни сейчас?

— Насыщенные. У меня очень плотный календарь. Человеку моего возраста можно было бы и поспокойнее, но я взяла этот темп с тех пор, как оставила президентство. Правда, в этот Новый год решили отдохнуть в теплых странах, поплавать в море. Давно там не были.

Конституция не требует от меня никакой активности, могла бы спать на печи и сосать палец, или вести себя, как восточный торговец коврами в ожидании клиентов. Но у меня есть моральные обязательства… Например, как я могу не прийти на праздничное заседание 4 мая, если там собирается весь дипломатический корпус? Если я в Латвии, это мой долг.

- Во сколько начинается ваш рабочий день?

- Знаете, когда я только получила бакалавра и работала в страховой фирме — переводила с испанского на английский документы для клиентов из Южной Америки — мне надо было всякий раз, приходя на работу, вкладывать регистрационную карточку в аппарат и отмечать время: во сколько начала, когда вышла на обед, когда ушла — клик-клак, клик-клак… Мне этот принцип ужасно не нравился. Дело не в рутинной работе (к ней я привыкла с детства), но сама мысль, что кто-то меня держит как собаку на поводке и следит за каждым шагом, расстраивала. В этом чувствовалось недоверие.

Впоследствии я даже поспорила с Еврокомиссией, когда они стали вводить свои бюрократические регулы для ученых, которые получают гранты от Европейского исследовательского совета. Они тоже хотели все фиксировать: 8.55 — явился, 20.32 — покинул лабораторию… Я доказывала,что о работе ученых надо судить по их достижениям. Когда я читала лекции своим студентам, департамент не следил, прихожу я за три часа или за 15 минут. Главное, чтобы все было сделано… Мне так нравится, поэтому по окончании президентуры сама составляю свой календарь. Когда мы с Имантом уезжаем за город, стараемся спать, как того хочет природный ритм.

— Как отметили свой юбилей?

- Грандиозно! Мне подарили множество цветов и комнатных растений, в том числе великолепные азалии, которые теперь у меня в зимнем саду. Я пригласила на вечер в Доме латышского общества всех, с кем я была связана раньше. Инесе Галанте специально приехала из Германии, чтобы спеть для нас под аккомпанемент Андрея Осокина, посол Роланд Лаппуке пел под гитару на латышском и французском языках, певец Валдис Муктупавелс играл на волынке, пели два хора с Марией Наумовой и Раймондом Тигулисом, музицировали Илга Рейзниеце с группой Iļģi. Группа Prāta vētra была в тот момент на концерте в России, поэтому мне они отправили теплое видеопоздравление. Все сказали, что было душевно и не официозно.

— Были ли в вашей жизни дни рождения, когда ничего не хотелось праздновать?

— В детстве я особо и не праздновала. В Марокко у французов, вообще, не было такого культа дня рождения, все торты и свечки — это скорее англо-саксонская традиция. Моя мама, например, могла мне связать свитерок или сшить новую юбочку — что-то очень практичное. Лишь раз я получила то, что действительно можно было назвать настоящим подарком ко дню рождения. Я долго просила колоду карт. В Германии няня моего братика научила меня пасьянсам, и мне очень хотелось их раскладывать. Родители считали, что "легкий люксус", который мне ни к чему. Лишь к 15 годам они все же подарили мне эту "экстру", но я обнаружила, что из трех пасьянсов, в памяти сохранился лишь один.

— Сейчас тоже практикуете?

— Тот самый, единственный! Надо будет как-нибудь освоить что-то посложней…

— Это была скорее семейная память. Для моего поколения был создан волшебный образ идеальной Латвии, которую видели наши родители, в том числе в годы авторитаризма и тоталитаризма, когда расцвел национализм и национальный дух. Это было в таком позитивном ключе — гордость за принадлежность к своему народу, что если сделаешь нечто постыдное, то опозоришь весь латышский народ. Отчасти так оно было! Когда в Австралии два латыша получили медали по плаванию на летней Олимпиаде, я даже поспорила с коллегой-психологом: я утверждала, что медалисты — латыши, а она говорила, ну какие же они латыши, они австралийцы. В то же время в газете Торонто написали о том, как латыша поместили в психиатрическую клинику из-за того, что он поранил свою мать. И там не писали, что это "блондин Петерис" или "канадец Петерис", там было сказано конкретно: "латыш Петерис".

— Какой вы себе представляли советскую Латвию и где получали информацию о жизни в ней?

— До смерти Сталина никаких контактов не было вообще. После мой папа стал писать своему оставшемуся в Риге брату и получать осторожные ответы на ужасного качества бумаге. В основном — бытовая информация, вроде рассказа о рыбалке. Было очевидно, что конверт вскрывали, а потом грубо заклеивали широким неаккуратным мазком клея — таким образом, получателю давали понять: мы знаем каждое твое слово, и та же судьба ждет твои письма в Латвию. Было ощущение, что ты кричишь о сугубо семейных вещах на рыночной площади, и все тебя слышат. Это порождало чувство неловкости. Хотя, спасибо, конечно, что живы и работают, что знаем, если кто-то умер, но ни о какой интимности семейного общения речи не шло.

Позже мой дядя рассказывал, что после каждого письма, полученного от брата, его вызывали в ЧК и задавали одни и те же вопросы: "Почему ты переписываешься с человеком на Западе? Он шпион? Антисоветский элемент? Поддерживаешь ли его взгляды? Подаешь ли ему какие-то знаки?" Каждый раз дядя рассказывал, что была война, фронт наступал, они бежали от фронта, семья дядя решила остаться на месте, а многие как побежали на Запад, так и остались там. Но такое объяснение их не удовлетворяло — они снова и снова спрашивали то же самое. Он отвечал, потому что в сталинские времена в любой момент его могли провозгласить "врагом народа"…

Моим самым ярким впечатлением от первого приезда в Латвию был тот факт, что мои родственники вообще живы, потому что, когда мы уезжали, было трудно на это надеяться — бытовало даже такое выражение "Латвия осталась в огне". Ведь уже прошли депортации 40-го года. Они повторились и после войны, о чем мы не сразу узнали, только когда время от времени приходили письма, что того-то и того-то уже нет среди нас. Было ясно, что там снова нехорошее творится. В общем, было ясно, что это совсем не та Латвия, к которой были привязаны мои родители. Потому мои родные так и не вернулись. Это был Советский союз, который им совсем не нравился.

— Вы верили , что Латвия снова станет независимой?

— В этом я была глубоко убеждена, тому доказательство — моя речь 1968 года, когда в Монреале отмечали 50-летие провозглашения независимости. Я тогда сказала: "Латвия однажды будет свободна, потому что юридически и де-факто она признана — это вопрос времени!" Тому есть письменное подтверждение. Для меня было ясно, что Советский союз, как система, сам себя разрушит, своими внутренними слабостями.

У меня было внутреннее ощущение, что советская система, которая выглядит как библейский великан на железных ногах, на самом деле стоит на глиняной основе. Увы, оказалось, что эта глина довольно крепкая. Прошло 10, 20, 30 лет, а она все держалась — трудно было предсказать, когда даст трещину.

— Когда вы вернулись на родину и встали у руля своей страны, какую Латвию вы хотели построить?

— Демократическую и европейскую. Мы же в Европе, а европейская демократия, в моем представлении, это высочайшее достижение и идеал, к которому быстрее или медленнее стремятся все европейские государства. У той же Франции со времен революции история в этом смысле была довольна пестрой — период террора никак нельзя назвать демократическим и справедливым к людям. Все же аристократы тоже люди, их можно судить, но никак не вести на гильотину.

Так что в Европе эти идеи есть, а демократия — идеал, который переняли и бывшие колонии. В том числе США, у которых была революция против доминирования англичан, что не помешало им позаимствовать ценности. При этом, надо признать, что и в Англии не всегда правят идеи равенства и братства. Были описаны многие ситуации, в которых Англия не соблюдает равноправие.

Демократия — это как вечный подъем на стеклянную гору. (Тут Вике-Фрейберга приводит аналогию с пьесой Райниса "Золотой конь", — прим. Ред.) Тебе все время надо на нее забираться — сперва на медном коне, потом на серебряном коне, затем — на золотом. И вот ты разбудил принцессу, но еще надо удержать ее в пробужденном состоянии… У Райниса есть момент, когда принцессу снесли вниз, но не смогли пробудить.

Пробужденная принцесса-демократия означает, что у народа есть понимание, что это все означает. А если просто снести с горы — это как получить свое государство де-факто и де-юре. Этого мало — надо будить принцессу! И это должен осознавать каждый. Ребенку надо с младых ногтей рассказывать о его индивидуальных правах и уважении к правам других. Вседозволенность — это никакая не демократия.

— Зачастую традиционные латышские ценности вступают в конфликт с проявлением ценностей современной демократии. В Латвии очень неоднозначно относятся к однополым бракам, мультикультурности…

— Со времен древних греков, нормы и стандарты сексуального поведения никогда не смешивались с правами человека — это уже шаг современного развития. По своим привычкам и нормам мужчины-греки были гомосексуалистами с подросткового возраста и далее, пока не женились. Женщины с острова Лесбос вроде как были лесбиянками, но остальным следовало быть матерями и женами. Но мужчины там женились не друг на друге, а на женщинах, чтобы рождались дети — для того и нужен был этот брак.

Думаю, было лишним вписывать в Конституцию, что брак должен быть между мужчиной и женщиной. С другой стороны — это очень логично, с точки зрения биологии. Для того и рожден институт брака, чтобы стать юридической защитой сожительства, в котором рождаются потомки.

— Но мы же не древние греки?

— Если посмотреть на древних египтян, то в династии Птолемея был законен инцест. Из поколения в поколение братья женились на сестрах, чтобы сохранить чистоту своих голубых кровей. В нашей Библии это грех, для нас это незаконно, а с точки зрения биологии — это нездорово.

Библейская традиция, которую переняло христианство — строгие нормы сексуального поведения, которые проповедуют гетеросексуальность. Однако у Абрама было много жен, я уж не говорю про Соломона… Такого рода привычки — результат норм и допущений общества. Это как смена идеалов красоты: те, что сейчас у нас считаются красавицами, в старые времена звались бы уродинами. Но есть человеческие права, уважение к жизни, куда, на мой взгляд, входит и уважение к его сексуальной ориентации.

Отец нынешнего премьер-министра Канады Трюдо, когда сам был премьер-министром и из закона изымалась статья о криминализации гомосексуализма, пояснил: "Государству нет дела до того, что происходит в спальнях его граждан". Но если муж, к примеру, совершает насилие в отношении жены, бьет ее — тут уже государство должно вмешаться даже в то, что происходит в спальнях… При этом, когда я приехала в Латвию и общалась с организациями, работающими с пострадавшими от насилия женщинами и детьми, они жаловались, что полиция не хочет вмешиваться в семейные разборки…

— Это очень важный момент! Да, прошлое для нас многое определяет. У американцев есть такой знаменитый роман The Scarlet Letter ("Алая буква") про женщину из очень пуританского общества с восточного побережья, у которой родился внебрачный ребенок от местного священника, после чего ей на лбу выжгли букву А (сокращение от "адюльтер"). Но никого не волновало, что этот священник совершил такое же преступление.

Это глубокое лицемерие, с которым надо бороться. Бороться с тем, что пропечатано в нас, хоть и не видно на лбу. С этим надо работать клиническому психиатру, а не психологу — знаки прошлого на душе от пережитых в детстве травм, они все время идут с нами рядом, но от них можно избавиться с помощью терапии. Иногда помогает и самолечение.

Приходится всю жизнь бороться, чтобы выбрать и отсеять из своего прошлого все ненужное, отделить зерна от плевел, оставив только то, что надо для будущего. Это трудная работа. Однозначно, латыши очень прогрессируют на этом пути. Ведь наш народ травмирован очень сильно, веками. Сколько родов истреблено и разбросано по миру! Трудно вырвать из себя это прошлое. Но как говорится в латышской дайне, smagu darbu mes mākam darīt (тяжелую работу мы умеем делать), мы к этому привыкли:

Pelekais akmentiņ,
Iesim abi spēleties!
Gan es tevi iespēlešu
Baltā miltu kupenā.

Девушка идет на мельницу: серый камешек (жерновок), давай поиграем, я тебя "заиграю" в белый сугроб муки. Да, очень трудная работа! Но я не позволю, чтобы тяжесть жерновов испортила настроение и сломила дух. (Вайра Вике-Фрейберга отшифровывает слова народной песни, — прим. ред.) Это та особенность, которую надо культивировать латышам, которые пережили такую сильную травму.

— Дай бог, чтобы это терапия помогла, потому что очень неудобно идти вперед, все время глядя назад.

— Конечно! Это как раньше заключенным приковывали к ноге свинцовый шар…

— Как профессор психологии, можете обозначить, в чем психологические особенности латышей?

— Я думала об этом всю жизнь. Родители говорили "ты латышка", а что это значит? И почему важно оставаться латышкой? Например, когда я вернулась с первого триместра школы-интерната и разговаривала с родителями с такими французскими интонациями и жестикуляцией, гораздо более интенсивной, чем допустима у латышей, родители опешили: "Как так можно?!" Надо было все время держать этот внутренний баланс, с одной стороны, встраиваясь в окружающее общество, а с другой — сохраняя что-то свое при любых обстоятельствах. Если не понять, зачем это, то как учить четвертое поколение бразильских латышей песне "Bērziņš mani aicinaja: "Nāc, meitiņa, slotu griezt; Griez, meitiņa, zaru zarus, Negriez pašu virsotnīti "?! Там ведь ни один ребенок березки в своей жизни не видел.

Особенности латышей хорошо видны в дайнах. Идеал латыша — человек работящий. Это императив нации! Например, наши беженцы, которые перебрались в Швецию и работали там на фабриках. Звенит звонок об окончании работы: швед тут же отбросит молоток, пусть даже гвоздь недозабит, а латыш уйдет лишь тогда, когда все закончит. В Англии латышей даже упрекали в том, что они слишком усердно работают и не умеют тянуть резину. Помню, когда я в 16 лет работала в банке, в соседнем окошке девушка все делала очень медленно и красиво. Я так физически не могла — мне казалось, что чем быстрее работаешь, тем быстрее бежит время. Латыши, вообще, всегда старались все делать красиво и сверх нормы.

— А иногда и бежать впереди поезда…

— Да, очень может быть! (Смеется.)

- Знаете, я в свое время и на гитаре играла — мне очень нравилось. Моим преподавателем был чех, который в 68-м году был в турне по Италии, а после событий в Праге остался за рубежом и поселился в Канаде. Он говорил, что у меня получается играть с чувством, но я недостаточно репетирую, поэтому дальше не пошло. Но я просто не успевала — дети, хозяйство, преподавание, работа с докторантами, публикации… Теперь, каждый раз, когда я слышу в гитарном исполнении "Fernando — sorry", у меня сердце обмирает, когда-то и я умела это играть.

Та же история и с русским языком. Мне Жак Ширак похвалился, что в молодости перевел "Евгения Онегина", мы тоже перевели целую страницу. По субботам с утра мы красиво прогрессировали, читали про Чебурашку и Крокодила Гену. Встречаясь с сельскими жителями, я чувствовала, что да, могу уже распознать, говорят они мне хорошие слова или нет, это очень полезно и дает приятное ощущение, но на это уходило каждое субботнее утро. Мы взяли такие темпы, что я попросту не выдерживала… То, что в одно утро мы выучивали, в следующую субботу я уже не могла вспомнить, потому что между занятиями не было никакого повторения. А так мне было очень хотелось выучить не только русский, но и древнегреческий… Пока не получается.

— Какие-то выводы о психолингвистических особенностях русского языка вы сделали из этого опыта?

- Скажу так: я поняла, что моему артикуляционному аппарату русские слова жутко трудно давались, буквально рот не слушался. Например, латышские песни я хорошо запоминаю, когда пою их под музыку, а вот если прочту только текст — повторить не смогу. Так и с русским языком: если слова трудно произносить, то они и тяжело усваиваются памятью. Слова, которые мне было легче выговорить, те я и легче запоминала. Например, "за-пАд" — это легко. Но есть такие слова, которые просто не выговорить…

— "Вос-ток"?

— (Смеется.)

— На ваш взгляд, что мешает гармонично сосуществовать латышам и русским Латвии?

— Послушайте, мой двоюродный брат Роланд из Сибири женат на русской, их сыновья — русские. Другой двоюродный брат со стороны отца женился на русской девушке, их дочь вышла замуж за русского парня, сейчас у них растет внучка, которая больше говорит по-русски, чем по-латышски. Так что в моей семье они не только сосуществуют, но и женятся…

В моей канцелярии у каждого второго сотрудника — хоть один родственник, да русский. Я думаю, что мы уже так породнились между собой, что различия, которые растравливаются чисто в политических целях, базируются на стереотипах и исторических периодах, когда русские были господствующей нацией, как в свое время немцы, а латыши — то крестьяне, то фашисты, в связи с чем их можно было ругать. И латыши все это помнят.

Михаил Барышников мне рассказывал, что он, сын офицера, который пришел в Латвию с оккупационной армией, вырос во дворе, где все его друзья были латышами. Ему было очень трудно понять свою идентичность: кто он — сын оккупанта или латыш? Он сказал, что для него лучшим решением было забыть и то, и другое — как в Шекспире: "Чума на оба ваших дома!" Но даже он понял, что чисто по-человечески он здесь может прижиться. Та история тащилась за ним, как за сыном своего отца, и создавала трудности.

— Тем не менее многие русские чувствуют, что Латвия для них — как мачеха. Вы были в такой ситуации в квадрате — жили в чужой Канаде и в своей семье были падчерицей… Что вы могли бы посоветовать людям, чтобы они чувствовали себя в большей степени своими?

— Им надо самим себе сказать, что я — такой же, и просто идти вперед. В общем, не надо делать так, как поется в популярной песенке Эдгара Лиепиньша: "Es jau neesmu tāds kā visi citi(..)"

Мне, школьнице-иностранке, тоже поначалу было непросто во французской школе Марокко. Позже мне учительница рассказывала, как меня обманывали из-за шовинистических предрассудков, но я просто шла вперед и получала везде первые места. И получалось, что иностранцы — это те, кто получает первые места.

Помню, как во время учебы в канадском университете в перерыве мы сидели и пили кофе с двумя девочками. Многозначительно глядя на меня, они говорили между собой: знаешь, мне с утра так трудно выбрать, какого цвета юбку одеть и какой пуловер… Слушала я слушала и поддержала беседу: какая у вас тяжелая жизнь, мне гораздо легче — у меня всего-то две юбки и два пуловера, пока один комплект в чистке — ношу второй. И никаких проблем! Может, потому у меня так хорошо идет учеба.

— То есть вы предлагаете в качестве интеграционной программы просто быть лучшими?

— Да. (Смеется.) Между прочим, у русских получается — они это блестяще демонстрируют своим финансовым превосходством. Простите, но когда я смотрю на список миллионеров Латвии, там латышские фамилии надо с лупой искать — одни русские имена.

— Мне кажется , что это именно для выборов и делается. Есть партии, у которых, по сути, нет осмысленных программ и нормальной платформы, и тогда им приходится искусственным образом искать, за что они или против чего в самых эмоциональных областях. А родной язык — очень эмоциональный вопрос. Издеваться над ним неприемлемо. Для каждого свой родной язык важен. Но также для каждого важна и среда, в которой человек живет — язык среды тоже надо знать.

На мой взгляд, у нас этих реформ в сфере образования было ненормально много. Я много общаюсь с учителями — преподаватели средних школ жалуются на то, что из Министерства образования приходит все больше всевозможных бюрократических регул и требований, вроде как для улучшения стандартов, но когда мы смотрим на результаты экзаменов, в сравнении даже с финнами и эстонцами — у нас совсем неблестящая ситуация.

Если бы все эти реформы были удачными и попадали в цель, наши ученики должны бы оказаться среди лучших. Именно так случилось у финнов, которые сделали образование приоритетом правительства в кризис после развала Советского союза, на торговое партнерство которого они слишком положились. Конечно, надо поднять престиж учителей, дать им адекватную оплату, но, главное, результаты. Они у нас не блестящи. Значит, надо смотреть, кому больше нужны все эти реформы — школам, учителям или Министерству образования?

— Очевидно, что школам какие-то реформы нужны. Детям попросту неинтересно учиться в сегодняшних отставших от жизни школах…

— Вот вам и вопрос — почему? Лично мне очень нравилось ходить в школу! В латышских школах лагерей беженцев не было учебников и рабочих тетрадей, чернила иногда были, а иногда и нет, один простой карандаш, который чинили ножом… Летом я бродила по лесу, собирала растения для гербария, мы играли в разные игры — классики, мяч… Хорошее образование — это удовольствие ходить в школу, если этого нет, значит, что-то не в порядке.

— И все же, что вы думаете о языковом делении школ?

— Всем жителям Латвии надо ходить в одни и те же школы, смешиваться за одними и теми же партами. В моей средней школе учились и арабы (правда, они долго не выдержали), и еврейские девушки, и испанки, и итальянки, и француженки, и русские… Моей подругой была Наталья Меньшикова, чьи родители после революции бежали в Китай, а позже оттуда переселились в Марокко. Мы учились по французской системе, английский и арабский языки были иностранными. Это очень важно — сидеть рядом, чтобы научиться сосуществовать с другими. И меня морально готовили, что, когда я приеду в Канаду, там будет еще более пестро, там ведь более 110 национальностей живет.

На первом курсе университета у меня была подруга финского происхождения из бедного шахтерского городка с Севера Онтарио, куда в голодные времена бежали многие финны. Вторая подруга — из беглых эстонцев. Еще одна — из американских прерий. Я в полной мере прочувствовала слоган Канады "Разнообразие — это богатство!"

Между прочим, в Латвии перед войной, как вспоминает мой муж, — большинство подруг его мамы были русскими, а ей нравилось петь русские романсы. И в первом селе в Марокко мои родители дружили с русскими эмигрантами, потому что мой отец родился в Сибири и знал русский язык, а мама учила немецкий. Два аристократа могли общаться. На русскую Пасху мы ходили по домам и объедались куличами. Все было сердечно и дружелюбно.

Я думаю, что интеграция в Латвии происходит. Просто надо бороться с предрассудками. Помню, в середине 70-х мы поехали на один год в Монпелье, где наши дети ходили во французскую школу. Там моего сына били на перемене за то, что он… из Канады. Мы пожаловались учителю — он сказал, что сыну надо самому разбираться. Учитель считал, что это нормально.

— Насколько для Латвии важны отношения с Россией?

— Тут Латвия хоть тресни, но фактически, какими будут наши отношения, определяет Россия. Например, когда во время встречи с президентом Путиным я пыталась проявлять дружелюбие, пришла к выводу, что любые жесты доброй воли с моей стороны для него как ветер в ушах или об стенку горох. С его стороны шли сплошные установки: мы ждем, что будет так и так, а главным для него было переписать историю. Хотя, понятно, что латыши на это никогда не пойдут. Абсолютно точно.

— Как же, по-вашему, надо поступать с таким несговорчивым соседом — строить забор или все же как-то пытаться договориться?

— После того как Россия взяла контроль над масс-медиа, особенно после инвазии и аннексии украинского Крыма, ситуация очень изменилась. Мои друзья, которые дружат с людьми русской национальности, сказали, что больше не могут спокойно обсуждать с ними Россию, как политическое государство, и ее действия. Говорить можно про все что угодно — музыку, книги, погоду — но как только речь заходит про политику, крышечка закрывается, там совершенно другое мнение.

Могу сказать, что политика Путина активно отчуждает Россию не только от Латвии, но и от всей Европы. Даже от французов, у которых давние сантименты в адрес России — все же там живет почти миллион эмигрантов первой волны, которые ассимилировались и не на шутку активизировали культурную жизнь Парижа… Ну а если один не хочет идти навстречу, то и второму трудно это сделать.

— Это очень возможно. Как латышку, меня беспокоит возможность, что иммигранты не будут считать само собой разумеющимся изучение латышского языка. Если они научатся английскому, русскому или другому языку большого народа, это может создать проблемы для латышей. Все будет в порядке, если мы сможем получить иммигрантов, готовых интегрироваться в латышское общество, сохранив свои привычки и прочее. Знаю, что китайцы и вьетнамцы, которые тут живут, сразу посылают детей в латышские школы, и те быстро интегрируются, но знаю и случаи, когда семьи иммигрантов учили русский язык, а по-латышски до сих пор не могут коммуницировать.

— Но преимущественно сюда едут не китайцы…

— Да, их мало, но это первые ласточки, которые дают понять, что наша земля может быть привлекательной для очень пестрой публики. Единственное, что нас еще хранит от потока иммиграции — это наш климат и наш жизненный стандарт.

— Благодаря вам, Латвия исполнила все внешнеполитические домашние задания — вошла в ЕС, НАТО, еврозону… А куда дальше?

— Ой, только не рассказывайте, что мы тут сидим как дурачки или заблудившиеся в лесу Спридитисы! Вот прямо никто не знает, куда идти! Если взрослые люди из политических партий не могут выбрать, какие должны быть нормальные цели, то о чем это говорит?

— Что им надо подсказать.

— Например, почему бы не поддержать нашу науку и перевод ее на практические рельсы?! В Латвии столько патентов на изобретения — нужен лишь следующий шаг, чтобы самим создавать прототипы. Конечно, все это требует вложений, и не каждое из них принесет прибыль, но если это сделать государственной политикой, то что-то произойдет. Nokia с неба не упала — это было результатом систематической работы финнов. Надо ставить очень конкретные цели — в образовании, науке, здравоохранении…

Да, работы много, но если мы хотим поднимать уровень народного благосостояния, то надо начинать с этого. Конечно, важно, чтобы у нас была открытая для честного бизнеса среда, никакой коррумпированной судебной системы и подделывающих документы чиновников… Одним словом, цивилизованное государство должно вести и все более эффективный контроль. Людям везде непросто бороться со своей грешной натурой, чтобы стать порядочными и хорошими членами общества.

— Но в каком направлении искать нашу Nokia?

— Насколько мне известно напрямую от ученых, есть много интересных достижений в науке о материалах и различных химических соединениях. Latvijas Finieris поддерживает такие исследования. У нас есть целый сектор, где все успешно происходит. Но это надо делать систематически. Бизнес-среде надо помогать, чем я активно занималась во время своего президентства — я регулярно ходила по всем торговым камерам и сегодня этим занимаюсь. Для Латвии важно, чтобы иностранные инвесторы, которые тут развили экономическую активность, продолжали тут работать, создавать рабочие места, платить налоги…

— В 2001 году вы сказали в одном интервью, что через десять лет, самое большое через двадцать, латвийцы станут жить на уровне средних европейцев. Успеем?

— Многие уже так живут. Например, я была в гостях у няни, которая нянчила моего маленького братика после войны в Германии. Она жила в той самой довоенной квартире с удобствами. Далеко не с евроремонтом, который есть теперь у многих латышей. Жила она очень непритязательно. Мы приехали вечером, она предложила лишь чай с очень скромными бутербродиками, я видела, что живет она не с тем размахом, какой ожидаешь от Германии — невероятно богатой страны, где есть куча миллионеров. Похоже, за десять лет покупательская способность обычного немецкого трудяги не больно-то поднялась, хотя все экономические показатели идут вверх… Не было бы у нас этого идиотского банковского кризиса 2008 года и истории с "Парексом" — и мы бы куда дальше ушли!

— (Смеется) Ну у нас все же не президентская республика! Государством управляет Сейм. Вспомним, что в тот момент, когда собрание Сатверсме решало, каким будет основной закон Латвии, было голосование на тему, кто созывает и руководит Кабинетом министров — президент или премьер-министр, кто все утверждает — Сейм или президент? Большинство, с перевесом в один голос социалиста, проголосовало за парламентскую республику. Социалисты видели, что Улманис укрепил свои позиции с крестьянами и латышами, и боялись, что, став президентом, он загребет слишком много власти.

В итоге они достигли совершенно обратного — дали возможность Улманису оправдать свой последующий переворот, потому что Сейм работал неэффективно. Трудно заранее предусмотреть, какая структура будет работать эффективнее. Чем точно не должно быть министерство — это кормушкой для одной партии. А премьер должен пользоваться авторитетом у Кабинета министров, потому что именно ему отвечать за работу правительства.

Ему никак нельзя стать заложником между желаниями разных партий, у каждой из которых свое корыто, и как поросята, каждая партия кормится у своего корыта. Не надо создавать обстоятельства, в которых народ начинает думать, что нужна сильная рука — это не ответ. С другой стороны, слабый кабинет и слабый премьер — тоже нехороши для развития страны.

— Как вы оцениваете сегодняшнюю ситуацию?

— Она напоминает состояние, когда вода начинает закипать и появляются первые пузыри. В следующем году все эти пузыри полезут наверх — к выборам активизируются всякие предложения и грандиозные идеи. По-моему, это не так уж плохо. Народу не надо на сей счет особенно волноваться — пусть они (политики) работают…

— Служат!

— Да. Пусть составляют программы, группируются, рисуют свои линии, а потом надо посмотреть, что они сделают — мы будем судьями, которые могут выбирать, а им надо как следует поработать, чтобы нам что-то дельное предложить.

— В свете последних скандалов, как вы думаете, ваши заслуги перед Латвией достаточно оценены?

- Эти скандалы так смешны… Как говорится, курам на смех! Каждый раз, как я выхожу на улицу, люди ко мне подходят и говорят: вы — мой президент и всегда им останетесь. Я не могу просить от людей большей благодарности, чем ту, что я получила по окончании срока на горе Дайн в Турайде — море цветов. Было бы нечестно с моей стороны, если бы я сказала, что этого недостаточно. Это было грандиозно!

— Ваш сосед Гунтис Улманис сказал в интервью Delfi, что лучшим подарком к столетию Латвии была бы неделя отпуска всем жителям Латвии за счет государства, а вы бы что предложили?

— В принципе, работодатели могли бы подарить каждому работнику по такому юбилейному отпуску. Но я несогласна, чтобы платило государство. Извините, но я бы это рассматривала как социалистическое мышление! У нас и так уже есть социальные пособия для безработных — можно сказать, что для них это своего рода отпуск за счет государства, хоть и не поедешь на Сейшельские острова… Конечно, и у пенсионеров должна быть такая минимальная пенсия, которая позволяла бы человеку вести достойную жизнь, нужные медикаменты… Но вообще, я не думаю, что государство должно что-то дарить своим гражданам на столетие. Наоборот, это гражданам надо подарить что-то своему государству.