"Образованный человек должен знать разные варианты русского языка и уметь вовремя переключать "регистры", чтобы его лучше понимали те или иные слои", — уверен филолог. Он с интересом наблюдает, как русский язык живет на территориях, для которых еще недавно был главным языком межнационального общения. "Влияние этих языков друг на друга происходит в обе стороны. Скажем в латвийском русском, я услышал глагол "максать", а в разговоре эстонских девушек несколько раз уловил слово "такая". И это нормальный процесс взаимного обогащения", — уверен Максим Кронгауз.
В Ригу филолог приехал, чтобы навестить свою дочь, которая уже год живет и работает здесь, а также встретиться с читателями в книжном кафе Polaris. Пользуясь случаем, портал Delfi попросил авторитетного русиста оценить ставшую сегодня особенно актуальной в Латвии тему русского мата и сленга.
- Латышский философ Илмарс Шлапинс составил описание латышского новояза, в который, помимо русского мата, прочно вошли такие неприятные криминально-наркоманские словечки, как gļuks, gruzons, krutais, mudaks, naļiks, šīza, točka, urla. Сам философ объяснил это тем, что просачиваясь в разговорную латышскую речь, "термины из маргинальных слоев выступают в роли эвфемизмов — своеобразных заменителей латышских слов, когда очень хочется сказать что-то плохое и обидное, даже ругнуться, но чтобы это звучало… не так обидно". Подобные явления отмечены и в Литве-Эстонии. Почему-то из всего богатства русского языка заимствуется именно… бедность.
- Мне трудно говорить о современном латышском языке. Но это известное явление, что при столкновении двух языков, они гораздо легче обмениваются своими низшими слоями, чем высокими. Скажем, одно из самых широко заимствуемых другими языками русских слов — "давай!" — явно невысокое: так прощаются, так призывают к действию, так смиряются.
И подобное происходит не только с русским языком. Наглядный пример такого "обогащения" — внедрение в русский язык английской брани и даже своеобразных переводов английской брани на русский язык, которая возникает при дубляже американских фильмов. Это процесс понятный. Кстати, русская брань — более богатая, чем современная европейская и американская.
В любимом сериале Барака Обамы "Прослушка" есть знаменитая сцена, где два детектива обследуют место преступления и общаются, используя только корень fuck. Переводчики на русский не смогли выдержать "чистоты" языка и использовали несколько корней, причем не те, которыми дословно переводится fuck, а те, что точнее олицетворяют ситуативную прагматику.
Можно как угодно относиться к русскому мату, но он выполняет очень важную функцию — поскольку он всегда был сильно табуирован, то превратился в особо сильную брань, которой выражают особенно сильные эмоции. Одно дело сказать "мерзавец", а другое дело — грубое матерное слово. Преодоление табу высвобождает энергию.
Табуированная брань есть не во всех языках. В современном английском я не знаю сильно табуированных слов, потому что происходил процесс детабуизации, в итоге, в фильмах брань употребляется довольно легко и не производит такого уж сильного эффекта. В русском языке подобный процесс растабуирования происходил в 90-е годы, а сегодня начался некий откат обратно.
- Этот процесс запущен искусственно, сверху, или в этом возникла потребность у перенасытившегося такой свободой народа?
- Скорее сверху. Появилось несколько законов и поправки к ним, в которых внесен прямой запрет на употребление почему-то четырех корней. Это интересный момент, отражающий процесс внутренней борьбы в стране.
Не думаю, что потребность жесткого табуирования есть в народе — это скорее культурный процесс, отчасти связанный с политикой. В СССР запрет на мат носил скорее культурный, чем политический характер. На улице эти слова звучали, в деревне — просто постоянно, но были определенные ограничения на использовании его в общении мужчины и женщины в городской среде, в отношении детей, в искусстве…
- Наш известный востоковед Леон Тайванс, в свое время работавший ученым секретарем у главы Института востоковедения СССР Евгения Примакова, говорил, что тот практически разговаривал матом…
- Да. Потому что мат — язык власти, силы. В партийной среде в неофициальной обстановке он использовался довольно активно. И в разговоре старшего с младшим мат допускался, а вот в общении младшего со старшим — скорее нет. Это была довольно сложная система негласных запретов.
В 90-е годы в культурной среде запрет мата был оценен, как политический — запрет свободы слова. Интеллигенция начала сильно расшатывать сложившуюся систему табу в публичном пространстве: выпускались газеты с матерными словами, ставились спектакли, в которых актеры не стеснялись в выражениях… Это привело к ослаблению мата, как оружия. Ведь чем слабее табу, тем слабее и энергетика брани. Полная свобода — убивает и выхолащивает мат, который уже не может выполнять свою функцию.
Думаю, если уж мы вскрыли ящик Пандоры, то его уж не закрыть окончательно. Тем более, что мат успешно пережил многие запреты. Сегодняшний откат не возвращает нас на советские позиции, когда мат в публичном пространстве был в принципе невозможен. Современный способ смягчения — несколько иной. Скажем, на телевидении его запикивают. В газетах и книгах ставят многоточие. Причем, точек не должно быть столько, сколько букв, чтобы никто не догадался. И все же мат продолжает быть довольно сильным элементом и легко заимствуется.
- Не странно ли это, когда персонажи пьесы, которые по своему социальному положению вроде бы должны ругаться матом, вдруг начинают изъясняться без него?
- Это очень взаимозависимые вещи — реальность и ее изображение. Отчасти мат так распространился сегодня потому, что если раньше образцами литературы или кино считались те, где мат не звучал, то теперь герои модных писателей и режиссеров бранятся, не стесняясь. А молодые люди учатся на образцах. И не думаю, что тут надо говорить о лицемерии. Стремление отражения реальности в полной мере всегда присутствует у радикальных художников, но никогда не доводится до конца, чтобы копировать жизнь один в один. Например, в кино стали показывать, как люди справляют нужду, но не демонстрируют это столько же раз, сколько это происходит на самом деле.
- С тюремной феней — та же история, что и с матом?
- Жаргон — гораздо менее влиятелен. Его главная функция — различать своих и чужих, выстраивать определенную иерархию. Эти слова быстро меняются, хотя некоторые задерживаются надолго. Скажем, "крутой", "клевый". Влияние фени на советских людей было, но скорее на людей из этого круга, а не для широких масс. Конечно, вернувшиеся из лагерей что-то приносили на свободу и могли щегольнуть знанием…
В 90-х феня, как и мат, стала достоянием публичным, благодаря бесконечному множеству фильмов о зоне и бандитах. Тогда начала активно использоваться и старая феня, и бандитский новояз — "забили стрелку", "наехала крыша"… Сегодня этот жаргон, хоть отчасти и сохранился, но лишился бандитской ауры. Например, "крыша" — это уже просто просто покровитель. Скажем, главред "Эха Москвы" Венедиктов в одном интервью называет себя "крышей" для своих сотрудников.
Не знаю, в каком смысле используется эта лексика в латышском языке, но для любого языка отрицательная оценка всегда важнее положительной. Так что заимствование негативных слов говорит о том, что язык, откуда слова заимствуются, пользуется влиянием.
- Можно ли считать русский мат и сленг некими, пусть бездуховными, скрепами бывшего стран постсоветского пространства?
- Думаю, что да, хотя специально этой темы не изучал. Мат — особая и важная подсистема русского языка, отсутствующая в таком многообразии во многих других языках (в романских языках тоже есть сильная табуированная брань, но она больше связана с богохульством, чем с сексом), и эта система легко заимствуется. Думаю, жаргон и мат появились в латышской лексике не сегодня, и раз они до сих пор сохранились — значит важны.
- Лет пять назад в Латвии был издан учебник русского языка, в котором подробно объяснялось происхождение, буквальное значение русских матерных слов (от каких органов и процессов), чтобы латышские дети осознали, что они говорят, не отдавая себе в том отчета.
- Это, конечно, прогрессивный порыв, пытаться объяснить иностранцам, что откуда взялось, но это не облегчает понимание мата, а может даже и усложняет. Ведь русские люди, которые используют эти слова, как правило не задумываются над их смыслом, и в буквальном значении используются их довольно редко. Разговор о сексе может вестись с помощью этих слов, но это далеко не единственная функция мата. Чаще это оскорбление или прокладка между словами.
- Недавно "матная история" получила в Латвии новое развитие — учитель литературы в латышской гимназии получила выговор за использование на уроке стихотворения современной латышской поэтессы, которое, помимо прочего, содержит строчки, содержащие фразу svētīgi sabrauktie, atpizģītie un nošautie, а также восклицание bļaģ и упоминание про "русских моего района". Как вы видите эту ситуацию?
- Если говорить об этом случае с точки зрения русского языка — подобная история кажется абсолютно невозможной в русской школе. Культурное назначение мата состоит в том, что в школе он никак не может существовать, по крайней мере, в разговоре учителя с учеником. Хотя, понятно, что ученики между собой его используют. И учителя, нарушающие культурный запрет, создают странную ситуацию.
- А русский учитель мог бы разобрать с учениками, скажем, матерный стишок Пушкина?
- Думаю, что нет. В школе — нет. Это не значит, что матерные стихи Пушкина надо сжечь и отменить — они существуют в русской культуре, но не в школьном публичном пространстве. Вне школы — пожалуйста, интеллигентный ребенок вполне может интересоваться произведениями такого рода.
Так что, если учитель говорит о таких словах, как о русской культурной традиции, она нарушает культурные устои. А если она говорит их по-латышски — тут подход может быть иным. Это из серии, как русские довольно легко используют английский "фак" или немецкое "шайзе". Внутреннего запрета для чужого языка у нас нет. Это идет изнутри, это культурная и очень условная вещь. И возможно латышских детей такие слова не оскорбляют. Хотя, если на уроке сидят двуязычные дети, то они попадают в странную двойственную ситуацию — трудно понять, как на них отразится разбор такого стихотворения.
