Полномасштабная война России против Украины идет уже полгода. Многие украинцы и украинки взяли в руки оружие, чтобы защищать родину от агрессора. Миллионы беженцев, прежде всего женщины и дети, были вынуждены уехать из охваченной войной страны. Тем, кто не пошел воевать, и тем, кто не уехал за границу, пришлось привыкать к жизни в условиях военного времени — с риском обстрелов и регулярным воем сирен воздушной тревоги.
О том, какими были для них эти полгода, DW рассказали боец Национальной гвардии Украины, киевская художница — волонтер и беженка из Мариуполя.
"Снова в этот ад не хочется, но и не идти тоже нельзя"
Боец Национальной гвардии Украины, позывной "Буддист", киевлянин, воюет в Донбассе.
До войны я работал переводчиком в успешной ІТ-компании. Уже тогда имел звание младшего лейтенанта запаса, поскольку моя военная специальность на соответствующей кафедре ВУЗа была "военный переводчик". Как и многим киевлянам, последние 8 лет войны на Донбассе мне казались далекими, я не очень интересовался тем, что происходит так далеко на востоке. А потом, утром 24 февраля, услышал вой воздушной тревоги и грохот взрывов российских ракет… В соцсетях увидел сообщения об угрозе вторжения российских оккупационных сил в мой город и сообщения о формировании стихийных отрядов сопротивления. Тогда вышел на улицу и присоединился к ребятам, которые рыли окопы и строили блокпост. Тероборона выдавала нам автоматы на время дежурства, а в перерывах мы ходили спать домой.
Затем узнал, что село моей бабушки в Запорожье россияне сровняли с землей, а родной город моего отца Никополь страдает от артобстрелов. Я понял, что должен идти на фронт. Но повестка не приходила, и в конце марта мы с другими парнями начали "атаковать" военкомат. В конце концов нас взяли в Национальную гвардию. Мы прошли недельную учебу на тренировочном военном полигоне, и сразу же поступил приказ выезжать на восток. Мы не знали, куда именно, нам сказали только, что будем стоять во второй линии обороны. Однако на месте сразу же был приказ занять позиции на "нуле", вблизи села Вороново неподалеку от Северодонецка.
Там были леса, и мы почти не видели врага, но под его постоянным огнем пришлось рыть окопы и строить блиндажи. Лишь иногда, когда умолкали пушки и минометы, и нас переставали бомбить с воздуха, в атаку шла вражеская пехота. А потом все начиналось снова. И так день и ночь. Я забыл, когда нормально высыпался, лишь иногда доходил до состояния, когда просто падал и на пару часов выключался. А потом снова просыпался от ударных волн, оглушительных взрывов и заступал в наряд. Мы там оставались без ротации полтора месяца.
Когда поступил приказ отступать из Северодонецка, нас тоже начали выводить в тыл. Наш приказ пришел утром, пришлось отходить средь бела дня, в сильную жару и под плотным огнем вражеских "Градов" и артиллерии. Нам дали возможность отдохнуть в тылу и даже на три дня отпустили домой в Киев. Потом снова выехали в Донбасс, на позиции у Зайцево, что возле Горловки, и все началось снова — круглосуточные обстрелы, передвижение между блиндажами только ночью, потому что над нами постоянно висели вражеские беспилотники, корректировавшие огонь танков и артиллерии… Иногда все утихало на пару часов, когда в атаку шла их пехота и танки. Мы отражали эти атаки и ждали новых обстрелов и атак. Так прошли еще пять недель, пока нас не заменили бойцы одной из бригад ВСУ.
От нашей роты мало что осталось. Жаль молодых парней, погибших в 20-25 лет! Но мы должны были там стоять, потому что отступление означало бы сдачу нашей земли. На фронте я понял реальное положение вещей и теперь уже не интересуюсь новостями или оценками ситуации военными экспертами. Остатки нашей роты сейчас отводят в тыл на переформирование. Я пошел на фронт добровольцем, но сейчас снова идти в этот ад уже не хочется. Но и не идти тоже нельзя! Думаю, что помощь психолога позволит поставить мозги на место, немного отойду от легкой контузии и снова поеду воевать.
"Сейчас я чувствую истощение, эмоциональное выгорание"
Светлана Богаченко, киевская художница и волонтер.
24 февраля многие знакомые уехали из Киева, а я не смогла оставить на морозе гражданских ребят, ушедших в тероборону без бронежилетов, касок, термобелья и другой амуниции. Государство не успевало всех обеспечить, ведь на защиту Украины сразу встали очень много людей, и надежда была только на волонтеров. Покупать все это в Украине было почти невозможно, многие магазины закрывались. Пришлось искать украинцев и друзей в европейских странах, Канаде и США, организовывать закупки и цепочки перевозок военной амуниции и тактической медицины через несколько границ. Мысли о бегстве в более безопасные регионы Украины или страны даже не возникали — на это просто не было времени. Не хватало сил даже на полноценный сон и приготовление пищи.
Очень помогло то, что у меня уже был волонтерский опыт со времен Евромайдана в Киеве 2013-2014 годов и первых лет войны на Донбассе. Тогда я просила помощи в соцсетях и обзванивала покупателей моих картин. Каждая из них тогда продавалась в среднем за тысячу евро, а покупателями были весьма состоятельные люди. И они щедро жертвовали на помощь бойцам. Так продолжалось до 2016 года, когда наши воины были обеспечены государством всем необходимым. С тех пор посылала на фронт нашим парням только всякие лакомства к праздникам. Все эти годы я не переставала писать картины…
Первые недели после 24 февраля разрывалась между поиском амуниции для бойцов теробороны, ВСУ и добровольцев, воевавших в Ирпене, Буче и Гостомеле, а также организацией питания для одиноких и стариков в Киеве. По вечерам носила кофе, чай и конфеты ребятам, стоявшим на блокпостах. Иногда было страшно, когда на улицах вспыхивали перестрелки с вражескими диверсионными группами, у дома моего сына неподалеку от правительственного квартала были слышны взрывы. А на воздушные тревоги я вообще не реагировала, некогда было бегать в бомбоубежища.
В середине марта, во время обороны Мариуполя, погиб очень близкий мне человек — военный инструктор полка "Азов" Бахва Чикобава… Потом чуть ли не еженедельно поступали известия о гибели воинов, которым я помогала, ставших мне родными и близкими друзьями. Это сильно угнетало…
Но сейчас, когда удается найти для наших парней цистерну дизельного топлива, или отправить несколько сот турникетов, стерильное белье для операционных, кровоостанавливающие препараты, противоожоговые мази для танкистов, я испытываю невероятный подъем! Радуюсь, что раньше даже не представляла, как это все найти и доставить на фронт, а теперь у меня все выходит. А с утра начинаются новые звонки, приходят новые списки потребностей…
Сейчас я чувствую истощение, эмоциональное выгорание. Вернуться к живописи смогла только в последние недели, но продавать картины в Украине сейчас некому — одни состоятельные люди уехали, а оставшиеся помогают фронту. Так что никакого заработка больше нет. Живу лишь на помощь от детей и друзей. Все собранные средства идут на закупку необходимого для армии. Это спасает там много человеческих жизней.
"Мы очень любили свой город"
Алина Ковалева. Беженка из Мариуполя, с конца апреля живет под Гамбургом.
Последние шесть лет я работала в рекламном отделе крупного медицинского центра в Мариуполе. Во время боевых действий он был уничтожен. Мой муж раньше работал крановщиком на "Азовстали", а в последние годы занимался бизнесом в торговле бытовыми товарами. Мы хорошо жили. Почти окончили ремонт в доме, купили новую мебель. Построили в саду беседку. Муж своими руками все делал: каменный мангал, большой деревянный стол. Оставалось только закончить отделку. Мы уже приглашали друзей в гости, как только станет тепло.
В Мариуполе наш 9-летний сын Александр ходил в четвертый класс. К выпускному в начальной школе мы готовили большой праздник — что-то феерическое, интересное. Я была главой родительского комитета. Мы ждали весны, чтобы сделать фотосессию с одноклассниками. Сегодня почти все дети из нашего класса за границей. Благо все живы. Из 31 ученика класса, в котором учился Александр, в Мариуполе осталось четверо или пятеро.
Мы очень любили свой город. У нас никогда не было мыслей, чтобы куда-нибудь переехать. Все изменила война. Это катастрофа для нашего города, который за последние пять лет сильно похорошел. У нас появилось много новых парков. Недалеко от нас на Левом берегу был парк "Радуга", в котором высадили тысячи видов цветов и деревьев. Весной, когда это все цветет — невероятная красота. Сделали немало хороших фонтанов. Это прекрасно, потому что летом в Мариуполе очень жарко, часто за 40 градусов. Такие парки находились в каждом районе. Люди приходили туда с детьми. В городе построили ледовую арену, начало развиваться фигурное катание. Отреставрировали филармонию и многие исторические здания. Теперь всего этого нет.
В Германии мы с 29 апреля. Ехали сюда на машине 8 дней через оккупированный Крым, Грузию, Турцию, Болгарию и еще пол-Европы. Главное — мы здесь в безопасности и наш сын больше не видит ада войны. Последние два месяца мой ребенок нормально спит. Наконец-то он больше не говорит, ложась спать, что боится умирать. Раньше это было каждый вечер, когда я ему говорила "спокойной ночи". Теперь и рисунки у него уже нормальные, детские: не бомбы, как раньше, а роботы, динозавры, натюрморты.
Устроить жизнь в Германии сложно, все длится очень долго. До сих пор живем в гостинице, потому что не можем найти квартиру, хоть и отправляем десятки запросов каждый день. Без работы очень тяжело найти свое жилье. Но мы не можем работать, потому что до сих пор не получили вид на жительство и разрешение на работу. Когда будет разрешение, все равно без знания языка найти работу будет тяжело. Но без вида на жительство мы не можем пойти на интеграционные языковые курсы. Такой вот замкнутый круг. Нас не ставят даже в очередь. Мы ходим только несколько раз в неделю на курсы немецкого, которые организовали волонтеры. Тем не менее, мы все же очень благодарны Германии, которая нас приютила.
И все же мы мечтаем однажды вернуться в Мариуполь — как только город станет снова украинским. Мой муж сказал: "Останешься с сыном сначала здесь, пока там еще будет опасно, а я поеду отстраивать Мариуполь". Под российскую оккупацию мы никогда не вернемся. Самое страшное, что оккупанты забрали у людей свободу. Пускай даже сообщают, что в городе восстанавливают водоснабжение, появляется свет, есть даже люди, которые считают, что все нормально. Но как можно жить там, где нельзя лишнего слова сказать? Я привыкла жить так, что, если мне что-то не нравится, я могу об этом сказать — хоть о мэре, хоть о президенте. Мы в Украине были свободными людьми.
